— Ну а ты что думаешь, пацан? Говори, не стесняйся… Тожехочешь, как растение? Как динозавр его? Сидеть на вещах, и ждать, пока за тобойпридут? Знаешь притчу про лягушку в молоке? Как попали две лягушки в крынки смолоком. Одна — рационально мыслящая — вовремя поняла, что сопротивлениебесполезно и что судьбу не обмануть. А там вдруг еще загробная жизнь есть — такк чему излишне напрягаться и напрасно тешить себя пустыми надеждами? Сложиласвои лапки и пошла ко дну. А вторая — дура, наверное, была, или атеистка. Идавай барахтаться. Казалось бы — чего ей барахтаться, если все предопределено?Барахталась она, барахталась… Пока молоко в масло не превратилось. И вылезла.Почтим память ее товарки, безвременно погибшей во имя прогресса философии ирационального мышления.

— Кто вы? — отважился, наконец, спросить Артем.

— Кто я? Ты знаешь уже, кто я такой. Я — Охотник.

— Но что это значит — охотник? Чем вы занимаетесь?Охотитесь?

— Как тебе объяснить… Ты знаешь, как устроен человеческийорганизм? Он состоит из миллионов крошечных клеток — одни передаютэлектрические сигналы, другие хранят информацию, третьи всасывают питательныевещества, четвертые переносят кислород… Но все бы они, даже самые важные изних, погибли бы меньше, чем за день, погиб бы весь организм, если бы не былоеще одних клеток. Ответственных за иммунитет. Их имя — макрофаги. Они работаютметодично и размеренно, как метроном. Когда зараза проникает в организм, онинаходят ее, выслеживают, где бы она не пряталась, достают ее — и… — он сделалрукой жест, словно сворачивал кому-то шею и издал неприятный хрустящий звук, —ликвидируют.

— Но какое отношение это имеет к вашей профессии? —настаивал Артем, вдохновленный таким вниманием со стороны этого большого исильного человека.

— Представь, что весь метрополитен — это человеческийорганизм. Сложный организм, состоящий из сорока тысяч клеток. Я — макрофаг. Этомоя профессия. Любая опасность, достаточно серьезная, чтобы угрожать всемуорганизму, должна быть ликвидирована. Это моя работа. Я — охотник. Макрофаг.

Вернулся наконец Сухой с чайником, и, наливая кипящий отварв кружки, очевидно собравшись за время своего отсутсвия с мыслями, обратился кХантеру:

— Ну и что же ты собираешься предпринять для ликвидацииисточника опасности, ковбой? Отправиться на охоту и перестрелять всех черных?Едва ли у тебя что-либо выйдет. Нечего делать, Хантер. Нечего.

— Всегда остается еще один выход, Сухой. Один последнийвыход. Взорвать ваш северный туннель к чертям. Завалить полностью. И отсечьтвой новый вид. Пусть себе размножаются сверху. И не трогают нас, кротов.Подземелье — это теперь наша среда обитания. И кто к нам с мечом…

— Я тебе кое-что интересное расскажу, ковбой. Об этом малокто знает на этой станции. У нас уже взорван один туннель. Так вот, над нами —над северными туннелями — проходят потоки грунтовых вод. И уже когда взрываливторую северную линию, нас чуть не затопило. Чуть посильнее бы заряд — и прощайродное ВДНХ. Так вот… Если мы теперь рванем оставшийся северный туннель, нас непросто затопит. Нас смоет, ковбой. Смоет радиоактивной жижей. И тут настанетхана не только нам. И вот в чем кроется подлинная опасность для метро. Если тывступишь в межвидовую борьбу сейчас и таким способом, наш вид проиграет. Шах. —Скажи мне… Их напор усиливается в последнее время? — спросил Хантер, неудостаивая Сухого возражениями.

— Усиливается? Еще как… А ведь поверить трудно — какое-товремя назад мы о них даже ничего не знали… А теперь вот — главная угроза. Иверь мне, близок тот день, когда нас просто сметут, со всеми нашимиукреплениями, прожекторами и пулеметами. Ведь невозможно поднять все метро назащиту одной никчемной станции… Да, у нас делают очень неплохой чай, но вряд ликто-либо согласится рисковать своей жизнью даже из-за такого замечательногочая, как наш… В конце-концов, всегда есть конкуренты с Кантемировской… Еще шах!— грустно усмехнулся Сухой. — Мы никому не нужны… Сами мы уже скоро будем не всостоянии справиться с натиском… Отсечь их, взорвать туннель мы не можем… Поднятьсянаверх и выжечь их улей мы не можем, по известным всем причинам… Мат. Мат тебе,Охотник! И мне мат. Всем нам в ближайшем времени — полный мат, если выпонимаете, что я имею ввиду, — криво улыбнулся он.

— Посмотрим… — отрезал Хантер, не сдаваясь. — Посмотрим.

Они посидели еще, разговаривая обо всякой всячине, частозвучали незнакомые Артему имена, отрывки когда-то недосказанных илинедослушанных историй. Время от времени вдруг вспыхивали вновь какие-то старыеспоры, в которых Артем мало что понимал, и которые, очевидно, продолжалисьгодами, притухая на время расставания друзей и вновь вспыхивая при встрече,готовясь к которой каждый из них, наверное, заранее готовил новые доводы.Наконец Хантер встал, и, заявив, что ему пора спать, потому что он, в отличиеот Артема, после дозора так и оставался на ногах, попрощался с Сухим, и вдруг,перед выходом, обернулся к Артему и шепнул ему: «Выйди на минутку»

Артем тут же вскочил и вышел вслед за ним, не обращаявнимания на удивленный отчимов взгляд. Хантер ждал его снаружи, застегиваянаглухо свой длинный плащ и поднимая ворот.

— Пройдемся? — предложил он и неспешно зашагал по платформевперед, к палатке для гостей, в которой он остановился. Артем нерешительнодвинулся вслед за ним, пытаясь отгадать, о чем такой человек хочет поговорить сним, с мальчишкой, который пока что не сделал решительно ничего значительного идаже просто полезного для других.

— Что ты думаешь о том, что я делаю? — спросил Хантер.

— Здорово… Ведь если бы вас не было… Ну и других, таких каквы, если такие еще есть… То мы бы уже все давно… — смущенно пробормотал Артем,которого бросало в жар от собственного косноязычия и от того, что вот сейчас,как раз сейчас, когда такой человек обратил на него внимание, что-то хочет емулично сказать, даже попросил выйти, чтобы наедине, без отчима — и вот онкраснеет, как девица и что-то мучительно блеет…

— Ценишь? Ну, если народ ценит, — усмехнулся Хантер, —значит, нечего слушать пораженцев. Трясется твой отчим, вот что. А ведь ондействительно храбрый человек… Во всяком случае, был таким. Что-то у васстрашное творится, Артем. Что-то такое, чего так нельзя оставить. Прав твойотчим — это не просто нежить, как на десятках других станций, не простовандалы, не выродки. Тут что-то новое. Что-то зловещее. От этого нового веетхолодом. Могилой веет. И за вторые сутки на вашей станции я уже начинаюпроникаться этим вашим страхом. И чем больше ты знаешь о них, чем больше ты ихизучаешь, чем больше их видишь, тем сильнее страх, я так понимаю. Ты, например,их пока что не очень много видел, так?