— Это произойдет сегодня после обеда, — сказалЖернанд, — и этому великому событию будет предшествовать роскошнаятрапеза. Жюстина и Доротея будут обедать обнаженными, в таком же виде к нимприсоединятся шестеро моих юных Амуров, остальные шестеро будут намприслуживать в одеждах жриц Дианы, и я вам обещаю потрясающий обед.

В самом деле, трудно было представить себе что-либо болеевеликолепное и восхитительное, более редкое и изысканное, чем то, что появилосьна столе. Будто все четыре стороны света решили соперничать друг с другом,предлагая всевозможные сокровища кухни к обеду наших распутников: здесь можнобыло увидеть одновременно вина всех стран и блюда всех времен года. Конечно,этой пищи с лихвой бы достало, чтобы в течение месяца кормить десять илидвенадцать несчастных семей.

— После услад похоти нет ничего слаще, чем застольныерадости, — заявил граф.

— Они настолько дополняют друг друга, — заметилБрессак, — что поклонники первых не могут не ценить вторые.

— Потому что нет ничего приятнее, чем объедатьсяизысканными блюдами, — сказал граф, — ничто так сладострастно нещекочет мой желудок и мою голову; пары вкусной пищи, лаская мозг,подготавливают его к впечатлениям плотских утех, и как выразился мой племянник,истинный распутник не может не обожать хорошую кухню. Признаться, у меня частовозникает желание уподобиться Апицию, этому знаменитому гурману древнего Рима,который бросал в свои рыборазводные пруды живых рабов, чтобы мясо рыб былонежнее: я жесток в наслаждениях и проявил бы не меньше жестокости в такихделах, я бы пожертвовал тысячью своих людей, если бы это потребовалось, чтобыотведать особенно аппетитное или изысканное блюдо. И меня не удивляет, чторимляне придумали себе бога плотоядия. Да здравствуют народы, которыеобожествляют свои страсти! Какая пропасть лежит между глупыми поклонникамиИисуса и подданными Юпитера! Первые считают преступлением то, что почитаютвторые.

— Говорят, что Клеопатра, — вступил в разговорд'Эстерваль, — одна из самых отъявленных гурманок древности, имелапривычку никогда не садиться за стол, не заставив сделать себе несколькоклистеров.

— И Нерон поступал точно так же, — подхватилЖернанд. — Я тоже иногда пользуюсь этим способом и очень успешно.

— А я вместо этого отдаюсь содомитам, — сказалБрессак, — физический эффект почти такой же, зато моральное ощущениебесконечно более сладостное: я никогда не обедаю без того, чтобы перед этим мнераз десять не прочистили задницу.

— Что касается меня, — сказал Жернанд, — яприменяю для этого кое-какие травы, главным образом эстрагон, мне готовят изнего прекрасный аперитив, и выпив его, я могу сожрать все, что перед собойувижу. Если так просто воспламениться в предвкушении радостей распутства,почему нельзя возбудиться от гурманства? Я вам признаюсь, — продолжалмонстр, наваливаясь на самые вкусные блюда, что невоздержанность в еде — этомое божество, в моем храме этот идол стоит рядом с культом Венеры, и у ног ихобоих я нахожу счастье.

— Некоторые мои выдумки в этом отношении могут показатьсязлодейскими, — сказала Доротея, — но позвольте мне рассказать обэтом. Так — вот, когда я набиваю себе желудок пищей, я испытываю очень сильноечувственное наслаждение оттого, что к моему столу приводят несчастных,истощенных от голода.

— Я согласен с вами, — оживился Брессак, — нотогда человек, имеющий подобную страсть, должен быть достаточно богатым имогущественным, чтобы его гурманство губило окружающих, чтобы в результате егоневоздержанности они умирали с голоду.

— Да, да! — воскликнул д'Эстерваль. — Выпрекрасно поняли мою идею, но угадайте, чего бы я хотел съесть.

— Пожалуйста: блюдо, приготовленное из человеческойкрови, — сказал Жернанд. — Мне кажется, Тиберий знал в этом толк.

— Что до меня, — продолжал д'Эстерваль, — ябольше люблю Нерона, который, вставая из-за стола, спрашивал: «Что такоебедняк?»[51]

— Воистину, — заговорил Брессак, — еслиправду говорят, что невоздержанность — мать всех пороков и что трясина порока —земной рай для человека, мы должны приложить все усилия, чтобы возбудить в себевсе, что скорее приведет нас к гурманству. В самом деле, сколько новых сил дляраспутства получаем мы после застольной оргии! Как высоко возносится нашжизненный дух! Как будто огонь бежит по нашим жилам, предметы сладострастиярисуются в новом свете, и невозможно противиться властному желанию обладатьими. И вы совершенно не чувствуете усталости, накопленная энергия позволяет вамсовершать бесчисленные заходы, о которых вы не смели и думать прежде; всевокруг вас расцветает, все приобретает новые цвета, иллюзия все накрывает своимзолотистым покрывалом, и в этом состоянии вы способны на такие вещи, которыеужаснули бы вас до трапезы. О сладострастная невоздержанность! Я славлю тебя,вдохновительница наслаждений! Только ты даешь вкусить их сполна, только тыснимаешь с них шипы, ты устилаешь к ним путь розами, ты убираешь идиотскиеугрызения совести, ты одна знаешь, как взбудоражить разум, обычно холодный искучный, все страсти которого без тебя являются отравой.

— Знаешь, племянник, — сказал Жернанд, — еслибы ты не был много богаче меня, я дал бы тебе две тысячи луидоров завосхваление одной из самых дорогих страстей моего сердца.

— Богаче вас, дядюшка?

— Ну, конечно, у тебя более миллиона ливров годовойренты, а я, в сравнении с тобой, нищий с восемьюстами тысяч. Признаться, я непонимаю, как мне удается сводить концы с концами: невозможно жить, не имеямиллиона в год.

— Сударь, — заметил д'Эстерваль, — я его неимею и все-таки живу.

— Может быть, но вы ведете жизнь, которая мало требует,а благодаря таким занятиям, как у вас, ваши капиталы должны возрастать с каждымднем. Я не знаю ничего приятнее, чем карьера, которую вы избрали, если бы я былмоложе, я бы непременно занялся тем же ремеслом. Короче говоря, держу пари, чтотаким способом вы сделали себе не менее пяти-шести сотен тысяч ливров.

— Приблизительно так.

— Получается, что мы здесь все богаты, и наш образмыслей, наши вкусы и интересы должны иметь много общего.

— Увы, — покачал головой д'Эстерваль, — моенесчастье в том, что я ненасытен, и мой образ жизни скорее продиктованжадностью, нежели либертинажем.

— Я уверен, что вы могли бы обойтись без первойстрасти.

— Напротив, я бы и дня не прожил без этой сладостнойпривычки. Мне нравится видеть, как мое состояние увеличивается каждодневно, имысль о том, что я увеличиваю его за счет других, приводит меня в восторг. Убиваюя из принципа распутства, в силу жестокости моих утех, но граблю только изжадности: будь у меня многие миллионы дохода, мне кажется, я бы продолжалграбить.

— Я хорошо вас понимаю, — сказал Жернанд, —никто лучше меня не поймет чувства, которое заставляет отнимать чужое и копить:завалите меня грудой золота, но я не подам нищему ни одного су, я позволяю себерасходы разве что на собственные удовольствия. Вы знаете мое богатство и моирасходы, а теперь посмотрите на мою одежду: я ношу ее вот уже двадцать лет… Инадеюсь с этой привычкой сойти в могилу.