– Ну хорошо. – Доктор Игорь, казалось,почувствовал некоторое облегчение. – Вы можете представить себе мир, вкотором, к примеру, у нас отпала необходимость изо дня в день повторять одни ите же действия? Если бы мы решили, например, есть только тогда, когда голодны,как бы тогда организовали свою работу домохозяйки и рестораны?

Нормальнее было бы есть только тогда, когда голоден, –подумала женщина, но ничего не сказала, опасаясь, что ей запретят говорить сВероникой.

– Была бы сплошная неразбериха, – сказалаона. – Я сама домохозяйка и понимаю, что вы имеете в виду.

– Поэтому мы каждый день завтракаем, обедаем и ужинаем.Просыпаемся ежедневно в определенное время и отдыхаем раз в неделю. ЕстьРождество, чтобы дарить подарки, и Пасха, чтобы на три дня выехать на озеро.Вам бы понравилось, если бы ваш муж, охваченный внезапным порывом страсти, решилзаняться любовью прямо в гостиной?

О чем говорит этот человек? Я пришла сюда, чтобы увидетьсвою дочь!

– Я была бы ужасно смущена, – осторожно ответилаона, надеясь, что угадала.

– Прекрасно! – воскликнул доктор Игорь. –Место для занятий любовью – это постель. А поступая иначе, мы будемпоказывать дурной пример и сеять анархию.

– Я могу увидеть свою дочь? – прервала егоженщина.

Доктор Игорь сдался. Этой крестьянке не дано понять, о чемон говорит, ее не интересовало обсуждение сумасшествия с философской точкизрения, хотя ей было известно, что ее дочь попыталась из чувства собственногодостоинства покончить с собой и вошла в кому.

Зазвенел звонок и появилась его секретарша.

– Пусть позовут ту девушку, которая хотела совершитьсамоубийство, – сказал он. – Которая написала в газеты, что покончитс собой ради того, чтобы все узнали, где находится Словения.

– Я не хочу ее видеть. Я уже разорвала узы, соединявшиеменя с миром.

Трудно было произносить это в присутствии всех, в холле. Новедь и санитар был не слишком тактичен, объявив во всеуслышание, что ее ждетмать, как будто этот вопрос кого-то интересует.

Веронике не хотелось видеть мать, поскольку это означало быстрадания для обеих. Лучше ей было бы считать дочь мертвой. Вероника всегданенавидела прощания.

Санитар исчез за дверью, а она снова стала смотреть на горы.Неделю не было солнца, и вот оно появилось. О том, что так будет Вероника зналаеще накануне ночью, об этом ей сказала луна, когда она играла на пианино.

Нет, это безумие, я теряю контроль. Звезды не разговаривают,разве что с теми, кто называют себя астрологами. Если луна с кем-то и говорила,то с тем шизофреником.

Едва успев подумать об этом, Вероника почувствовала оструюболь в груди, а одна рука у нее онемела. Потолок закружился перед глазами.

Сердечный приступ!

Она ощутила некую эйфорию, как будто смерть освобождала ееот необходимости бояться умереть. Скоро все кончится! Может быть, онапочувствует какую-то боль, но что такое пять минут агонии в сравнении свечностью покоя? Она поспешила закрыть глаза: больше всего в фильмах ее пугалимертвецы с открытыми глазами.

Однако сердечный приступ оказался вовсе не тем, чего онаожидала. Ей стало трудно дышать, и в ужасе Вероника поняла, что вот-вот ейпредстоит пережить то, чего она больше всего боялась: удушье. Она умрет так,будто ее хоронят заживо или внезапно затаскивают на дно морское.

Она пошатнулась, упала, почувствовала сильный удар в лицо,продолжала предпринимать гигантские усилия, чтобы дышать, но воздух не входил.Хуже того – смерть не приходила; Вероника полностью осознавалапроисходящее вокруг, видела все те же цвета и формы. Ей было трудно толькослышать окружающих: крики и восклицания раздавались где-то вдалеке, как быдоносясь из другого мира. Все же остальное было реально – воздух невдыхался, он попросту не слушал команд ее легких и мышц, и сознание ее непокидало.

Она почувствовала, что кто-то приподнял ее и положил наспину, но теперь не было контроля над движениями глаз, они вращались, посылая вмозг сотни разных образов, и к ощущению удушья примешивалось полноерасстройство зрения.

Вскоре сами образы тоже отдалились, и, когда агония достигласвоей высшей точки, наконец вошел воздух, причем с таким ужасным шумом, что всев холле застыли от страха.

У Вероники началась непроизвольная рвота. Когда худшееосталось позади, некоторые сумасшедшие стали смеяться над происходящим, и онапочувствовала себя униженной, растерянной, беспомощной.

Вбежала медсестра и сделала ей укол в руку.

– Успокойтесь. Все уже прошло.

– Я не умерла! – закричала она, обернувшись кпациентам. – Я все еще вынуждена торчать в этой паршивой богадельне вместес вами! Проходить сквозь тысячу смертей каждый день, каждую ночь, и никто меняне пожалеет!

Она повернулась к медсестре, выхватила у нее шприц ишвырнула в окно.

– Что вам от меня нужно? Почему вы не дадите мне яд,зная, что я и так обречена? Где ваше сострадание?

Совершенно не владея собой, она снова села на пол ирасплакалась навзрыд; она кричала, громко всхлипывала, а некоторые из пациентовсмеялись, потешаясь над ее заблеванной одеждой.

– Дайте ей успокоительное! – сказала вбежавшаяженщина-врач. – Держите ситуацию под контролем!

Между тем медсестра стояла как вкопанная. Женщина-врач сновавышла, вернулась с двумя санитарами-мужчинами и с новым шприцем. Мужчинысхватили бьющуюся в истерике посреди холла бедняжку, а женщина ввела допоследней капли в вену испачканной руки успокоительное.

Она лежала в кабинете доктора Игоря на белоснежной кушетке,укрытая чистой простыней.

Доктор прослушивал ее сердце. Она притворилась, что ещеспит, но что-то у нее в груди изменилось, и врач бормотал с уверенностью, чтоего слышат.

– Успокойтесь. С таким, как у вас, здоровьем выпроживете сто лет.

Вероника открыла глаза. Ее кто-то переодел. Неужели это былдоктор Игорь? Он видел ее голую? С ее головой что-то было не в порядке.

– Что вы сказали?

– Я сказал, чтобы вы успокоились.

– Нет. Вы сказали, что я проживу сто лет. Врач отошел кстолу.

– Вы сказали, что я проживу сто лет, – повторилаВероника.

– В медицине не бывает ничего определенного, –уклонился он от ответа. – Все может быть.

– А как мое сердце?

– Все так же.