– Она сама собирается от нас съехать и хочет возместитьубытки.

– Ну и что? Все равно мой прекрасный дом навеки опорочен.Никто не захочет у нас жить! – Миссис Николетис села на диван и разрыдалась. –Никто меня не жалеет, – всхлипывала она. – Как со мной гадко обращаются! Всемна меня наплевать! Никто со мной не считается. Умри я завтра, никто не прольетни слезинки…

Мудро не отреагировав на последнее заявление, миссис Хаббардвышла из комнаты.

«Боже всемогущий, даруй мне хоть минуту покоя!» – взмолиласьона про себя и пошла на кухню к Марии.

Мария держалась замкнуто и отчужденно. В воздухе так ивитало слово «полиция».

– Во всем обвинят меня. Меня и Жеронимо – бедняков. Развеможно ждать правосудия на чужбине? Нет, я не могу приготовить ризотто, этот рисне подходит. Я лучше сделаю спагетти.

– Мы вчера на ужин ели спагетти.

– Неважно. У меня на родине едят спагетти каждый день,каждый божий день. Тесто еще никому не повредило.

– Да, но теперь-то вы в Англии.

– Хорошо, тогда я приготовлю жаркое. По-английски. Вы его нелюбите, но я все равно приготовлю; мясо будет совсем неподжаристым, светлым, насломанных ребрах, а лук я не обжарю, а сварю…

Мария говорила так зловеще, что миссис Хаббард показалось,будто речь идет о каком-то зверском убийстве.

– Ладно, готовьте что хотите, – сердито произнесла она,уходя из кухни.

Но к шести часам вечера миссис Хаббард вновь обрела прежнююделовитость. Она оставила кое-кому из студентов записки с просьбой зайти к нейперед ужином и, когда они явились, рассказала им о предложении Селии. Ребятавосприняли его благосклонно. Даже Женевьев смягчилась, узнав, как дорогооценила Селия ее пудру, и радостно сказала, что все «предано забвению». А потомглубокомысленно добавила:

– У всякого бывают такие нервные кризисы. Селия богата, ейнезачем красть. Нет, она, конечно, была не в себе. Месье Макнаб прав.

Когда прозвучал гонг, созывавший студентов к столу, и миссисХаббард спустилась вниз, Лен Бейтсон отвел ее в сторону.

– Я подожду Селию в холле, – сказал он, – и приведу встоловую. Пусть она видит, что все в порядке.

– Вы очень любезны, Лен.

– Да что вы, мама Хаббард!

И действительно, когда подавали суп, из коридора донессягромовой голос Лена:

– Пошли, пошли, Селия! Все будут рады тебя увидеть!

Нигель язвительно пробормотал, глядя в тарелку:

– Какие мы сегодня добренькие!

Но больше глумиться не стал и приветственно помахал Селии,которую Лен обнимал за плечи могучей ручищей.

Студенты оживленно заговорили на разные темы, стараясь какможно чаще вовлекать в разговор Селию. Но в конце концов показное благодушиесменилось неловким молчанием. И тут Акибомбо просиял, повернулся к Селии и,наклонившись над столом, произнес:

– Теперь мне объяснили, я раньше не понимал. Ты очень умноворовала. Никто долго не догадывался. Очень умно.

Салли выдохнула:

– Ну, Акибомбо, ты меня доконаешь! – И, не в силахсдержаться от хохота, выбежала в холл. Все рассмеялись от души.

Колин Макнаб опоздал. Он вел себя сдержанно и еще болееотчужденно, чем обычно. Когда ужин подходил к концу, но студенты еще не началирасходиться, он встал и смущенно промямлил:

– Я сейчас ухожу, у меня дела. Но я хотел перед уходомсказать… В общем… мы с Селией решили пожениться через год, когда у менякончится стажировка.

Он стоял, красный от смущения, жалкий, а вокруг раздавалисьпоздравления и насмешливое улюлюканье друзей; наконец страшно сконфуженный, онудалился. Селия же зарделась, но сохраняла спокойствие.

– Ну вот, еще одного хорошего парня окрутили, – вздохнул ЛенБейтсон.

– Я так рада, Селия! – сказала Патрисия. – Надеюсь, тыбудешь счастлива.

– Наконец-то на нас снизошла благодать, – сказал Нигель. –Завтра купим кьянти и выпьем за здоровье жениха и невесты. Но почему нашадрагоценная Джин так мрачна? Ты что, противница брака?

– Не говори глупостей, Нигель.

– Я всегда считал, что брак гораздо лучше свободной любви.Ты разве со мной не согласна? Особенно для детей. Не очень-то приятно, когда вграфе «отец» стоит прочерк.

– Но мать не должна быть слишком молодой, – вмешаласьЖеневьев. – Так нам говорили на занятиях по физиологии.

– Ну ты даешь! – воскликнул Нигель. – Уж не считаешь ли тыСелию несовершеннолетней? Она вполне зрелая свободная белая женщина.

– Более обидного высказывания не придумаешь! – возмутилсямистер Чандра Лал.

– Да нет, мистер Лал, вы неправильно поняли, – сказалаПатрисия. – Это просто идиома. Она ничего не значит.

– Я не понимаю, – сказал Акибомбо. – Если выражение ничегоне значит, зачем его употреблять?

Внезапно в разговор вмешалась Элизабет Джонстон, в ее голосезвучало легкое раздражение:

– Порой люди говорят вроде бы ничего не значащие фразы, нона самом деле их слова полны скрытого смысла. Нет-нет, я говорю не об этомамериканизме. Я о другом. – Она обвела взглядом сидящих за столом. – О том, чтослучилось вчера.

– В чем дело, Бесс? – резко спросила Валери.

– Не надо, – сказала Селия. – Я думаю… я уверена, что завтравсе выяснится. Правда-правда. И история с конспектами и с рюкзаком. Всевыяснится, если только… человек, который это сделал, признается, как призналасья.

Она говорила искренне, лицо ее пылало, и кое-кто изстудентов посмотрел на нее с интересом. Валери произнесла, коротко хохотнув:

– И все мы будем жить долго и счастливо.

После чего студенты встали и направились в гостиную. Каждыйхотел услужить Селии и подать ей кофе. Потом включили радио, часть студентовразошлась по своим делам, кто-то пошел заниматься, и в конце концов обитателидома (вернее, двух домов) на Хикори-роуд отправились спать.

«День выдался страшно долгий и утомительный, – думала миссисХаббард, блаженно растягиваясь на постели. – Но слава богу, – сказала она себе,– все позади».

Мисс Лемон опаздывала крайне редко, а вернее сказать, неопаздывала никогда. Ни туман, ни буря, ни эпидемии гриппа или дорожныепроисшествия не могли помешать этой удивительной женщине вовремя прийти наработу. Но в то утро мисс Лемон вместо десяти прибежала, запыхавшись, в пятьминут одиннадцатого. Она рассыпалась в извинениях и была какая-то встрепанная.