— Просто невозможно поверить… Это невероятно!

— Вопрос в том, кому это было выгодно.

— Никому! Совсем никому! — молодой человек возбужденноповысил голос.

— Вы не хотите, чтобы при нашем разговоре присутствовал вашадвокат? — осведомился Тавернер.

— У меня нет адвоката. Мне не нужен никакой адвокат. Мненечего скрывать… Нечего…

— И вы понимаете, что все ваши показания будут записаны?

— Я не виновен. Уверяю вас, я абсолютно невиновен.

— Пока вас никто ни в чем не обвиняет. — Тавернер помолчал.— Миссис Леонидис значительно моложе своего покойного мужа, правда?

— Я… Я полагаю, да… То есть, конечно, да.

— Вероятно, порой она чувствовала себя одинокой? ЛоуренсБраун не ответил. Он нервно облизал сухие губы.

— Должно быть, ей приятно иметь в доме друга приблизительноее возраста?

— Я… Нет, вовсе нет… То есть я не знаю.

— И возникшая между вами симпатия, пожалуй, совершенноестественна.

Молодой человек горячо запротестовал:

— Нет! Ничего подобного! Я понимаю, о чем вы думаете, ноничего этого не было! Миссис Леонидис всегда относилась ко мне с пониманием, ия питаю к ней огромное — огромное! — уважение, но не более того… Не более того,уверяю вас. Это ужасное предположение! Ужасное! Я бы никогда никого не смогубить… Или подменить пузырьки с лекарствами… Или что-нибудь в этом роде. Ячеловек чувствительный и страшно нервный. Мне глубоко отвратительна даже мысльоб убийстве… В призывной комиссии это поняли. Я по религиозным мотивам не могуубивать. Вместо службы в армии я работал в госпитале… Топил котлы… Ужаснотяжелая работа… У меня уже начинали сдавать силы, когда мне предложили занятьсяпреподаванием. И я старался как мог, занимаясь с Юстасом и Джозефиной… Оченьумный ребенок, но трудный. И все здесь были добры ко мне — и мистер Леонидис, имиссис Леонидис, и мисс де Хэвилэнд… И вот теперь произошла эта ужаснаяистория… И вы подозреваете меня — меня! — в убийстве.

Инспектор Тавернер помолчал, оценивающе рассматривая молодогочеловека.

— Я не говорил ничего подобного, — заметил он.

— Но вы так думаете! Я знаю, вы так думаете! Все так думают!Я… Я не могу продолжать разговор. Мне дурно.

И он опрометью бросился из классной комнаты. Тавернермедленно повернул голову в мою сторону.

— Ну, что ты о нем думаешь?

— Он напуган до смерти.

— Это ясно. Но похож ли он на убийцу?

— По-моему, — подал голос сержант Лэмб, — у него никогда нехватило бы смелости совершить убийство.

— У него никогда не хватило бы смелости размозжитькому-нибудь голову или продырявить грудь из пистолета, — согласился инспектор.— Но что требовалось от преступника в нашем случае? Только поманипулироватьпарой пузырьков… Просто помочь глубокому старику сравнительно безболезненноуйти из этого мира.

— Практически эвтаназия, — заметил сержант.

— И потом, спустя некоторое время, он может жениться наженщине, которая унаследовала сто тысяч фунтов, не подлежащих обложениюналогом, и которая уже имеет в своем распоряжении такую же сумму. И вдобавокжемчуг, рубины и изумруды размером с куриное яйцо!.. Впрочем, ладно, — Тавернервздохнул. — Все это одни догадки и предположения. Мне действительно удалосьнапугать его, но это ничего ровным счетом не доказывает. Он бы испугался точнотак же и в случае полной своей невиновности. Не верится мне, что это его рукдело. Скорей всего, преступление совершила женщина — только какого черта она невыбросила пузырек с эзерином или хотя бы не сполоснула его?! — Инспектор повернулсяк сержанту: — У слуг не удалось узнать ничего полезного?

— Горничная говорит, что они нежничали друг с другом.

— На чем она основывается?

— На взглядах, которые Лоуренс посылал миссис Леонидис,когда та наливала ему кофе.

— Серьезные доказательства для суда! Больше ничего?

— Больше никто ничего не замечал.

— Бьюсь об заклад, что они бы заметили, если бы было чтозамечать. Знаешь, я начинаю верить: между ними действительно ничего не было. —Тавернер взглянул на меня: — Вернись-ка в гостиную, поговори с Брендой. Мнеинтересно знать твое мнение о ней.

Я отправился вниз несколько неохотно, хотя мне и былоинтересно побеседовать с Брендой Леонидис.

Бренда Леонидис сидела на тахте все в той же позе. Онавнимательно взглянула на меня:

— А где инспектор Тавернер? Он тоже придет?

— Не сейчас.

— А вы кто?

Наконец-то мне задали вопрос, который я ждал все утро.

Я ответил по возможности правдиво:

— Я имею некоторое отношение к полиции, и, кроме того, ядруг семьи.

— Семья! Скоты они все! Я их ненавижу.

Бренда казалась одновременно сердитой и испуганной, губы еедрожали.

— Они всегда относились ко мне по-скотски… Всегда! С самогоначала. Почему мне нельзя было выйти за их обожаемого папочку? Какое им дело?!У каждого из них куча денег. И это он обеспечил своих детей — ни у кого из нихне хватило бы мозгов самому заработать себе на жизнь! — Она помолчала ипродолжила: — Почему человек не может жениться вторично… Даже если уже немолод?А Аристид вовсе не был старым, несмотря на годы. И я очень, очень любила его! —Бренда вызывающе посмотрела на меня.

— Понимаю, — сказал я. — Понимаю.

— Наверное, вы не верите мне — но это правда. Меня всегдатошнило от мужчин. Я хотела иметь дом… И хотела, чтобы кто-нибудь ухаживал замной и говорил мне комплименты. Аристид часто говорил мне комплименты — и онлегко мог рассмешить меня… И он был умным. Он был очень, очень умным. Янисколько не рада его смерти. Мне страшно жаль.

Бренда откинулась к стене. Уголки ее широкого ртаприподнялись в странной сонной улыбке.

— Я была счастлива здесь. Чувствовала себя в безопасности.Ходила по шикарным портным… И Аристид делал мне чудесные подарки, — Брендавытянула вперед руку и полюбовалась рубиновым перстнем.

На какой-то миг рука женщины показалась мне мягкой кошачьейлапой, а голос словно превратился в сладкое мурлыканье. Она продолжала улыбатьсясама себе.