Прошлым вечером в честь окончания школы он подарил Мередиткулон из розового топаза с тяжелой золотой цепью от Тиффани. Лайзе онпрезентовал гораздо менее дорогой, но все же, несомненно, красивый золотойбраслет с ее инициалами и датой, искусно выгравированными и вплетавшимися вобщий узор. Браслет был тоже куплен у Тиффани.

Сначала Лайза совершенно терялась, не зная, как обращаться сним, поскольку Филип был неизменно вежлив, но всегда держался несколько холоднои не выказывал своих чувств — так же, как относился и к Мередит. Позже, поняв,что его поступки совершенно не соответствуют внешне бесстрастной и иногдагрубоватой манере держать себя, Лайза жизнерадостно объявила Мередит, чтоФилип, в сущности, добрый и милый плюшевый мишка, который только рычит, но некусается!

Это полностью ошибочное заключение заставило ее позапрошлымлетом попытаться вступиться за Мередит, когда Лайза очень вежливо и с самоймилой улыбкой объявила, что, по ее мнению, Мередит должна пользоваться немногобольшей свободой на каникулах. Реакция Филипа на то, что он назвал»неблагодарностью и вмешательством в чужие дела «, была крайне бурной, и толькоискреннее раскаяние и немедленные извинения девушки помешали ему выполнитьугрозу положить конец дружбе Лайзы и Мередит, и потребовать от администрацииБенсонхерста передать стипендию, кому-нибудь» более заслуживающему» такоймилости. Это столкновение потрясло Лайзу куда больше столь неожиданного взрывабешенства. Из всего сказанного Филипом она справедливо предположила, чтостипендия выплачивается из средств, пожертвованных семейством Бенкрофтов, и этооткрытие заставило Лайзу почувствовать себя совершенным чудовищем, хотя самассора оставила в ней чувство гневного раздражения.

И теперь Лайза ощущала такую же бессильную ярость инедоумение оттого, что Мередит держат в такой железной узде, не давая ей нималейших поблажек.

— Ты в самом деле искренне считаешь, что он разыгрывает рольсторожевой собаки только потому, что твоя мать ему изменила?

— Она не просто изменила, она была настоящей шлюхой, котораяпосле свадьбы спала со всеми, от лошадиных тренеров до водителей грузовиков,намеренно сделала отца посмешищем и развлекалась с самыми подозрительнымиличностями, грязными ничтожествами. В прошлом году я спросила Паркера, и онрассказал все, что знал от своих родителей. Очевидно, всем было известно, какаяона.

— Все это ты часто повторяешь, — горько бросила Лайза, —только я не понимаю, почему твой отец ведет себя так, словно отсутствиеморальных устоев — это нечто вроде генетического порока, который ты можешьунаследовать.

— Он ведет себя так, — ответила Мередит, — потому чтоотчасти верит в это.

Обе виновато посмотрели на Филипа Бенкрофта, вошедшего вкомнату. Один взгляд на мрачное лицо, и Мередит забыла о собственных проблемах.

— Что случилось?

— Утром умер твой дед, — угрюмо сообщил он. — Сердечныйприступ. Пойду выпишусь из отеля и заберу свои вещи. Я купил себе и тебе билетына самолет, вылетающий через час. — И, повернувшись к Лайзе, добавил:

— Надеюсь, ты сможешь добраться домой на моей машине.

Мередит, желая, чтобы Лайза вернулась с ними, уговорила отцаехать домой на машине, вместо того чтобы лететь.

— Конечно, мистер Бенкрофт, — поспешно заверила Лайза. — И яочень сожалею о вашем отце.

После его ухода она взглянула на Мередит, тупо уставившуюсяв пространство.

— Мер! С тобой все в порядке?

— Кажется, да, — сдавленным голосом ответила та.

— Твой дед — это тот, кто женился на собственной секретарше?

Мередит кивнула:

— Они не очень-то ладили с отцом. Я не видела деда с техпор, как мне исполнилось одиннадцать. Однако он звонил, обсуждал с отцом, какидут дела в магазине, говорил со мной. Он был… был… я любила его, — беспомощнозаключила она. — И он тоже любил меня. — Она подняла на Лайзу затуманенныепечалью глаза. — Если не считать отца, он был моим единственным близкимродственником. И теперь остались лишь троюродные и четвероюродные братья,которых я даже не знаю.

Неловко переминаясь в фойе дома Филипа Бенкрофта, ДжонатанСоммерс оглядывал толпы людей, которые, как и он сам, пришли предложитьобязательные и необходимые утешения в день похорон Сирила Бенкрофта.

Джонатан остановил одного из официантов, разносившихспиртное, и быстро взял с подноса два стакана. Опрокинув порцию водки стоником, он сунул первый стакан в большой горшок с декоративным папоротником,глотнул шотландского виски из второго и сморщил нос, поскольку это оказался не«Шива Регал». Водка в сочетании с джином, который он тянул из карманной фляги вмашине, немного подкрепила его, и теперь Джонатан чувствовал, что почти готоввыдержать утомительную похоронную церемонию. Рядом стояла крошечная пожилаяженщина, опираясь на палку и с любопытством изучая его. Поскольку хорошиеманеры требовали, чтобы он заговорил с соседкой, Джон завел то, что емуказалось вежливой беседой, подобающей столь печальному случаю.

— Ненавижу похороны, а вы? — осведомился он.

— Ну а мне они нравятся, — самодовольно объявила она. — Вмоем возрасте я считаю каждые похороны, которые посещаю, личным триумфом,потому что не я — почетный гость.

Джон проглотил смешок, потому что громкий хохот в стольтяжелый час будет серьезным нарушением этикета, который он привык соблюдать ссамого детства. Извинившись, он поставил недопитый стакан на маленький столик инаправился на поиски чего-нибудь получше. Оставшись одна, престарелая ледиподняла стакан и слегка пригубила виски.

— Дешевое пойло, — с отвращением бросила она и поставиластакан на место.

Несколько минут спустя Джон заметил Паркера Рейнолдса,стоящего в алькове рядом с гостиной с двумя молодыми женщинами и мужчиной.Задержавшись у буфетной стойки, он взял очередной стакан со спиртным и подошелк друзьям.

— Блестящее собрание, не так ли? — заметил он, саркастическиулыбаясь.

— А я думал, ты терпеть не можешь похороны и никогда на нихне бываешь, — заметил Паркер после того, как все обменялись приветствиями.

— Совершенно верно. Я здесь не затем, чтобы оплакиватьСирила Бенкрофта, а для того, чтобы защитить собственное наследство.

Джон сделал большой глоток, пытаясь залить горечь, сжигавшуюдушу:

— Отец снова угрожает вычеркнуть меня из завещания и выгнатьиз дома, только на этот раз старый ублюдок, по-моему, не просто треплет языком.

Ли Эккермен, хорошенькая брюнетка с изящной фигурой, свеселым недоверием взглянула на него: