– Знаешь, я нашёл её, – тихо заговорил старикминуту, а может, час спустя. – Пришлось разгребать бревна и доски, но янашёл её. Она там, смотри.

И показал на второй костёр.

Только теперь Эраст Петрович понял, что там лежит, прикрытоебелой материей. Фандорина начала бить дрожь. Унять её было невозможно, с каждойсекундой она становилась всё сильней.

– Она моя дочь. Я решил похоронить её отдельно. Пойдём,простишься.

Но титулярный советник не тронулся с места – лишь отчаяннозамотал головой.

– Не бойся. Её тело разорвано, но я прикрыл его. А лицонаполовину уцелело. Только не подходи близко.

Не дожидаясь, Тамба пошёл к костру первым. Откинул крайпокрывала, и Фандорин увидел профиль Мидори. Белый, тонкий, спокойный – и такойже прекрасный, как при жизни.

Эраст Петрович бросился к ней, но дзёнин преградил ему путь:

– Ближе нельзя!

Как это нельзя? Почему нельзя?! Отшвырнул Тамбу, как щепку,однако тот перехватил титулярного советника поперёк талии.

– Не нужно! Она бы этого не хотела!

Чёртов старик был цепок, и дальше не удалось продвинуться нина шаг. Эраст Петрович приподнялся на цыпочки, чтобы увидеть не только профиль.

И увидел.

Вторая половина её лица была чёрной и обугленной, похожей настрашную африканскую маску.

В ужасе Фандорин попятился, а Тамба сердито крикнул:

– Что шарахаешься? У мёртвых ниндзя не бывает лица, а унеё половина осталась. Это потому, что Мидори наполовину перестала быть ниндзя– из-за тебя! – Его голос дрогнул. Дзёнин зажёг факел. – Ничего.Огонь всё очищает. Смотри. Её тело будет сгибаться и разгибаться в языкахочистительного пламени, а потом рассыплется в пепел.

Но смотреть, как будет корчиться её бедное тело, ЭрастПетрович не стал. Он шагнул в сторону леса, хватая ртом воздух.

Что-то случилось с лёгкими. Воздух не наполнял грудь.Мелкие, судорожные вдохи были мучительны.

Зачем, зачем он не послушал Тамбу! Зачем подошёл к костру!Она хотела расстаться красиво, по науке, чтобы в памяти у любимого остались еёнежное лицо, её прощальные слова. А теперь – он твёрдо знал это – всё заслонитчерно-белая маска: наполовину неописуемо прекрасная, наполовину – само воплощениеужаса и смерти.

Что же все-таки случилось с лёгкими? Дыхание стало коротким,дёрганым. И дело было не в том, что он не мог вдохнуть – наоборот, он не могвыдохнуть. Отравленный воздух этого проклятого утра засел у него в груди и низа что не желал выходить.

– У тебя кожа голубого цвета, – сказал подошедшийТамба.

Лицо у старика было спокойное, даже какое-то сонное.

– Не могу дышать, – отрывисто объяснил Фандорин.

Дзёнин посмотрел ему в глаза, покачал головой:

– И не сможешь. Нужно выпустить злую силу. Иначе онатебя задушит. Нужно расколоть лёд, стиснувший твоё сердце.

Он снова про Дона, понял Эраст Петрович.

– Хорошо. Я пойду с тобой. Вряд ли это согреет мнесердце, но, может быть, я снова смогу дышать.

За спиной титулярного советника неистовствовало пламя, но онне оборачивался.

– У меня больше нет слабостей, – сказалдзёнин. – Теперь я стану настоящим Тамбой. Ты тоже станешь сильнее. Тымолодой. На свете очень много хороших женщин, гораздо больше, чем хорошихмужчин. Женщины будут любить тебя, а ты будешь любить их.

Эраст Петрович объяснил ему:

– I mustn't love anybody. My love brings disaster. Icannot love. I cannot love [52].

Тамба ничего не ответил.

Хуже нет, когда

Ничего не ответит

Тот, кто всё знает.

В Йокогаму отправились ночью. Фандорин на трициклете, Тамбабегом. Велосипедист крутил педали ровно и сильно, но скоро отстал – ниндзядвигался быстрей, и ему не нужно было останавливаться, чтоб подтянуть цепь илипреодолеть каменистый участок. Собственно, путешествовать вместе и неуговаривались, лишь условились о месте встречи: в Блаффе, на холме, с которогопросматривается дом Цурумаки.

Эраст Петрович весь отдался ритму езды, думал только о том,чтобы правильно дышать. С дыханием по-прежнему было плохо, в остальном жетитулярный советник чувствовал себя гораздо лучше, чем днём. Помогало движение.Он словно превратился из человека в передаточно-цепной шарикоподшипниковый механизм.В душе воцарился не то чтобы покой, а некая спасительная пустота, без мыслей,без чувств. Его бы воля – так и ехал бы по спящей долине до самого конца жизни,не ведая усталости.

Усталости действительно не было. Перед тем как тронуться вдорогу, Тамба заставил Фандорина проглотить кикацу-мару, старинную пищу ниндзя,которой они запасались, отправляясь в длинный путь. Это был маленький, почтибезвкусный шарик, слепленный из порошка: растёртая морковь, гречневая мука,батат и какие-то хитрые корешки. Смесь полагалось выдерживать три года, дополного испарения влаги. По словам Тамбы, взрослому мужчине хватало двух-трехтаких шариков, чтоб целый день не чувствовать голода и утомления. А вместобутыли с водой Эраст Петрович получил запас суйкацу-мару – три крошечныхкатышка из сахара, солода и мякоти маринованной сливы.

Был и ещё один подарок, который, очевидно, должен былраспалить в безучастном Фандорине жажду мести: парадная фотокарточка Мидори.Похоже, снимок был сделан во времена, когда она служила в публичном доме. Снеумело раскрашенного портрета на титулярного советника смотрела фарфороваякукла в кимоно, с высокой причёской. Он долго вглядывался в это изображение, ноМидори не узнал. Исчезла куда-то и красота. Эрасту Петровичу отвлечённоподумалось, что настоящую красоту невозможно запечатлеть при помощифотографического объектива; она слишком жива и неправильна, слишкомпеременчива. А может быть, всё дело в том, что настоящую красоту воспринимаешьне глазами, а как-то иначе.

Путь от Йокогамы до гор занял два дня. Обратно же ЭрастПетрович докатил за пять часов. Не сделал ни единой передышки, но нисколько неустал – должно быть, из-за волшебных мару.

Чтобы попасть в Блафф, следовало ехать прямо, в сторонуипподрома, но вместо этого Фандорин направил свою машину влево, к реке, закоторой теснились окутанные утренним туманом крыши торговых кварталов.