Судя по раскрасневшейся физиономии туземного джентльмена, побешеному аллюру лошади, Сирота ужасно торопился, но перед мостом ему пришлосьнатянуть поводья – наперерез верховому бросился сгорбленный нищий в запылённомкимоно.

Ухватился за уздечку, заклянчил противным, фальшивожалостным дискантом.

Сдерживая разгорячённого коня, Сирота обругал попрошайку,дёрнул поводья – но бродяга вцепился в них насмерть.

Эраст Петрович наблюдал эту маленькое происшествие из окначайной, стараясь держаться в тени. Двое-трое прохожих, в первый мигпривлечённые криками, уже потеряли интерес к столь малоинтересной сцене иотправились своей дорогой.

С полминуты всадник тщетно пытался высвободиться. Потом,наконец, сообразил, что есть способ побыстрее. Бормоча проклятья, порылся вкармане, выудил монетку и бросил старику.

И точно – нищий немедленно выпустил уздечку. В порывеблагодарности схватил благодетеля за руку и прижался к ней губами (должно быть,видел, как это проделывают какие-нибудь гайдзины). Потом отскочил назад, низкопоклонился и засеменил прочь.

Удивительное дело: кажется, Сирота забыл о том, чтоторопится. Он помотал головой, затем потёр висок, словно пытался что-товспомнить. И вдруг, пьяно покачнувшись, завалился вбок.

Он непременно упал бы и, скорее всего, жестоко расшибся обулыжники, если бы, по счастью, мимо не проходил молодой туземец оченьприличного вида. Юноша успел подхватить сомлевшего всадника на руки, а изчайной на помощь уже бежали хозяин и пастор, покинувший своё многочисленноесемейство.

– Пьян? – крикнул хозяин.

– Мёртв? – крикнул пастор.

Молодой человек, пощупав Сироте пульс, сказал:

– В обмороке. Я врач… То есть, скоро будуврачом. – И обернулся к хозяину. – Если бы вы позволили внести этогогосподина в ваше заведение, я мог бы оказать ему помощь.

Втроём они втащили бесчувственнное тело в чайную и,поскольку в английской половине положить больного было некуда, перенесли его вяпонскую половину, на татами – как раз туда, где допивал свой чай ЭрастПетрович.

Несколько минут ушло на то, чтобы избавиться от хозяина иособенно от пастора, который очень хотел утешить страдальца в его последниеминуты. Студент-медик объяснил, что это обыкновенный обморок, никакой опасностинет, пострадавшему нужно просто немного полежать.

Вскоре вернулся Тамба. В этом благообразном, чистенькомстаричке невозможно было узнать отвратительного попрошайку с моста. Дзёнинподождал, пока посторонние уйдут. Затем наклонился над Сиротой, сжал емупальцами виски и отсел в сторону.

Ренегат немедленно очнулся.

Похлопал ресницами, озадаченно рассматривая потолок.Приподнял голову – и встретился взглядом с холодными голубыми глазамититулярного советника.

Рывком приподнялся, заметил рядом двоих японцев. На юногоДэна едва глянул, зато на тихого старичка уставился так, будто ужаснее зрелищавидеть ему в своей жизни не доводилось.

Сирота страшно побледнел, на лбу выступили капельки пота.

– Это Тамба? – почему-то спросил он уФандорина. – Да, я узнал по описанию… Этого я и боялся! Что Соню похитилиони. Как можете вы, цивилизованный человек, быть заодно с этими оборотнями?

Но снова поглядев в неподвижное лицо былого сослуживца, сники пробормотал:

– Да-да, конечно… У вас не было выбора… Я понимаю. Но язнаю, вы благородный человек. Вы не позволите, чтобы синоби причинили ей зло!Эраст Петрович, господин Фандорин, вы ведь тоже любите, вы меня поймёте!

– Не пойму, – равнодушно ответилвице-консул. – Женщины, которую я любил, больше нет. Вашими стараниями.Тамба сказал, что это вы разработали операцию. Что ж, Дону повезло сп-помощником.

Сирота смотрел на Эраста Петровича со страхом, напуганный нестолько смыслом слов, сколько безжизненностью тона, которым они былипроизнесены.

Он страстно прошептал:

– Я… я сделаю всё, что они хотят, только отпустите её!Она ничего не знает, она в моих делах ничего не понимает. Её нельзя держатьзаложницей! Она – ангел!

– Мне и в голову не приходило брать Софью Диогеновну вз-заложницы, – тем же вялым, придушенным голосом ответил Фандорин. –Что за гадости вы говорите.

– Неправда! Я получил от неё записку. Это Сонинпочерк! – И Сирота прочитал, вынув из надорванного конверта маленькийрозовый листок: «Беда пришла, нет уж мочи сердцу, явись скорей, спаси меня! Аколь не явишься, то знай, что погибаю чрез тебя». Тамба догадался, где яспрятал Соню, и похитил её!

На жениха «капитанской дочки» было жалко смотреть: губытрясутся, пенсне болтается на шнурке, пальцы умоляюще сцеплены.

Но Эраста Петровича эта беззаветная любовь не растрогала.Потерев грудь (проклятые лёгкие!), вице-консул сказал лишь:

– Это не записка. Это стихи.

– Стихи?! – поразился Сирота. – Ну что вы! Язнаю, что такое русские стихи. Здесь нет рифмы. «Меня – тебя» – это не рифма.Рифмы может не быть в белом стихотворении, но там есть ритм. Например, уПушкина: «Вновь я посетил тот уголок земли, где я провёл изгнанником два годанезаметных». А тут ритма нет.

– И всё же это стихи.

– Ах, может быть, это стихотворение в прозе! –осенило Сироту. – Как у Тургенева! «Чудилось мне, что я нахожусь где-то вРоссии, в глуши, в простом деревенском доме».

– Может быть, – не стал спорить ЭрастПетрович. – Так или иначе, Софье Диогеновне ничто не угрожает. Я п-понятияне имею, куда вы её спрятали.

– Так вы… Вы просто хотели меня выманить! – Сиротазалился краской. – Что ж, вам это удалось. Но я ничего вам не скажу! Дажеесли ваши синоби станут меня пытать. – При этих словах он сновапобледнел. – Лучше откушу себе язык!

Эраст Петрович слегка поморщился:

– Никто не собирается вас пытать. Сейчас вы встанете иуйдёте. Я встретился с вами, чтобы задать один-единственный вопрос. Причём выможете на него даже не отвечать.

Перестав что-либо понимать, Сирота пробормотал:

– Вы меня отпустите? Даже если я не отвечу?

– Да.

– Что-то я вас… Ну хорошо-хорошо, спрашивайте.

Глядя ему в глаза Фандорин медленно произнёс: