Осмотрев невысокую, но стройную фигуру японца и особенноотметив его спокойный, чрезвычайно серьёзный взгляд, какой нечасто бывает уюношей, Фандорин спросил:

– Вы – Дэн? Студент-медик?

– К вашим услугам.

«Чайная гостиная» оказалась заведением смешанного типа,каких в Йокогаме было немало: в одной части столы и стулья, в другой – циновкии подушки.

В английской половине в этот ранний час было почти пусто,лишь за одним из столов сидели пастор с женой и пятью дочерьми, кушали чай смолоком.

Провожатый провёл титулярного советника дальше, развинулбумажную перегородку, и Эраст Петрович увидел, что на японской половине посетителейещё меньше – собственно, всего один: сухонький старичок в линялом кимоно.

– Почему здесь? Почему не на холме? – спросилЭраст Петрович, садясь. – Там «чёрные куртки», да?

Глаза дзёнина испытующе задержались на каменном лицетитулярного советника:

– Да. Откуда ты знаешь?

– Не получив донесения, Дон понял, что его второй отрядтоже уничтожен. Ждёт возмездия, сел в осаду. А про холм, откудап-просматривается весь дом, ему подсказал Сирота. Скажи лучше, как тыдогадался, что я поеду в Блафф с этой стороны?

– Никак. На дороге, которая ведёт от ипподрома, ждёттвой слуга. Он тоже привёл бы тебя сюда.

– Значит, в дом не п-попасть?

– Я долго сидел на дереве, смотрел в гайдзинскуюувеличительную трубку. Совсем плохо. Цурумаки не выходит наружу. Вдоль всейограды часовые. Месть придётся отложить. Возможно, на недели, на месяцы, дажена годы. Ничего, месть – это блюдо, которое не протухнет. – Тамба не спешараскурил свою маленькую трубочку. – Я расскажу тебе, как отомстил обидчикумой прадед, Тамба Восьмой. Один заказчик, могущественный даймё, решил неплатить за выполненную работу и убил синоби, явившегося к нему за деньгами. Этобыли очень большие деньги, а даймё был жадный. Он решил, что никогда больше непокинет пределов замка. Не выходил из своих покоев, и к нему тоже никого непускали. Тогда Тамба Восьмой велел своему сыну, девятилетнему мальчику,устроиться в замок на кухню. Мальчик был старателен и постепенно продвигался послужбе. Сначала он подметал двор. Потом – задник комнаты. Потом стал поварёнкомдля прислуги. Учеником княжеского повара. Долго учился растирать пасту измочевого пузыря акулы – это требует особого мастерства. Наконец, к девятнадцатигодам, он достиг такого совершенства, что ему дозволили приготовить трудноекушанье для князя. Это был последний день в жизни даймё. На расплату ушлодесять лет.

Выслушав колоритную историю, Фандорин подумал: десять летжить со стиснутыми лёгкими? Ну уж нет.

Возникла, правда, и другая мысль: а что если и месть непоможет?

Вопрос был оставлен без ответа. Вместо него Эраст Петровичзадал другой, вслух:

– Видел ли ты в свою увеличительную трубку Сироту?

– Да, много раз. И во дворе, и в окне дома.

– А белую женщину? Высокую, с жёлтыми волосами,заплетёнными в длинную косу?

– В доме нет женщин. Там одни мужчины. – Дзёнинсмотрел на собеседника с всё большим вниманием.

– Так я и думал. Готовясь к обороне, Сирота переправилсвою невесту в какое-нибудь б-безопасное место… – Эраст Петрович удовлетворённокивнул. – Нам не нужно ждать десять лет. Мочевой пузырь акулы тоже непонадобится.

– А что нам понадобится? – тихо-тихо, словно боясьспугнуть добычу, спросил Тамба.

Его племянник весь подался вперёд, не сводя глаз с гайдзина.Тот отвернулся и через открытое окно смотрел на улицу. Кажется, его чем-тозаинтересовал висевший на столбе синий ящик с двумя перекрещёнными почтовымирожками.

Ответ состоял из одного слова:

– Почтальон.

Дядя и племянник переглянулись.

– Который носит письма? – уточнил дзёнин.

– К-который носит письма.

Полная сумка

Любви, радости, горя

У почтальона.

Срочная городская почта, одно из удобнейших достиженийдевятнадцатого столетия, в Сеттльменте появилась недавно, и оттого жителиприбегали к её услугам чаще, чем того требовала истинная необходимость.Почтальоны доставляли не только официальные письма, скажем, адресованные изторговой фирмы на Мэйн-стрит в таможенную контору на Банде, но и приглашения нафайф-о-клок, рекламные листки, интимные послания, даже записки от жены мужу ссообщением, что пора идти обедать.

Не прошло и получаса после того, как Фандорин бросил конвертс пятицентовой маркой «молния» в щель под перекрещёнными рожками, а ужеподъехал на пони молодец в щегольском синем мундире, проверил содержимое ящикаи зацокал вверх по булыжной мостовой – доставлять корреспонденцию адресату:Блафф, №130.

– Что в конверте? – в четвёртый раз спросил Тамба.

Первые три попытки результата не дали. Лихорадочноеоживление, с которым Фандорин надписывал конверт, сменилось апатией. Обращённыхк нему вопросов гайдзин не слышал – сидел, безучастно глядя на улицу, время отвремени начинал хватать ртом воздух и потирать грудь, словно жилет был емуслишком тесен.

Но старый Тамба был терпелив. Помолчит-помолчит – и сноваспросит. Потом ещё.

Наконец, дождался ответа.

– А? – встрепенулся Эраст Петрович. – Вконверте? Стихотворение. Как только Сирота его прочтёт, сразу сорвётся. Ипроедет вот по этой улице, через м-мост. Один.

Про стихотворение Тамба не понял, но расспрашивать не стал –не имело значения.

– Один? Очень хорошо. Мы его схватим, это будетнетрудно.

Наклонился к Дэну, быстро заговорил по-японски. Племянниккивал, повторяя:

– Хай, хай, хай…

– Не нужно его хватать, – вмешался в деловойразговор Фандорин. – Достаточно, если вы просто приведёте его сюда.Сможете?

* * *

Сирота появился очень скоро – Тамба едва успелподготовиться.

Раздался частый стук копыт, и из-за поворота вылетел всадникв шляпе-панаме и светло-песочном костюме. Бывшего письмоводителя было не узнать– так элегантно, даже франтовато он выглядел. Под плосковатым носом чернелащёточка прорастающих усов, на лице вместо стальных очочков сверкало новёхонькоезолотое пенсне.