Жорж не хотел никакой работы. Он писал роман и истовозавидовал тем, кто за всякую дребедень гребет миллионы, а ему в этом гребаноминституте платят гребаные сто пятьдесят баксов, да еще требуют, чтобы он трираза в неделю приходил на работу!

Ничего не надо делать, сказал дядя Гоша. Только доехать достанции метро «Кантемировская» и передать сверток.

Жорж хмуро возразил, что он-де не курьер и ничего такогоделать не станет.

Тогда дядя Гоша выхватил из кармана клетчатой пролетарскойрубахи новенькую, как-то по-особенному щелкнувшую бумажку и лихо положил ееповерх нового Жениного романа.

– Бери, бери, – сказал сосед добродушно. – Тебе, сынок,пригодятся. Пригодятся, верно?

Жорж взял бумажку и повертел ее так и сяк. Потом посмотрелна нее в лупу.

Он читал, что у каждого писателя на столе должна быть лупадля того, чтобы разбирать старинные манускрипты. Он никаких таких манускриптовв глаза не видал, но лупу завел, купил у запущенного старика, продававшеговетошь на углу, возле метро «Китай-город».

Из лупы выпятился глаз какого-то из американскихпрезидентов, потом его же галстук, а потом цифра 100. О том, что должно, а чегоне должно быть на дензнаках, Женя был не слишком осведомлен.

Бумажка производила впечатление вполне настоящей. Только вототкуда она могла взяться у дяди Гоши?!

– Не сомневайся ты, недоверчивая душа! – засмеялся слесарь сзавода «Серп и Молот». – Ногу мне ломит, сил нет, сам бы поехал, ей-богу!

– А что, что передать-то? – спросил Женя, не отрывая глаз отбумажки. – И кому?

– Это, милый ты мой, я тебе все враз объясню. Ну что?Берешься или нет?

Женя взялся. От дяди Гоши он получил всего-навсего беленькийпакетик, похоже, завернутый в несколько слоев бумаги. Он поковырял его пальцем,понюхал и даже взвесил на ладони.

Ничего особенного. Внутри не тикало, не звенело, не гремелои не шуршало. На деньги тоже не похоже, что-то твердое там было.

Дядя Гоша Племянников некоторое время терпеливо и настойчивонаставлял его, что именно должен сказать человек, который к нему подойдет, икак должен ответить ему Женя, прежде чем отдаст пакетик.

– Да что за секретность такая? – возмутился Жорж Данс, которомунадоели инструкции настырного Племянникова, да он все равно ничего не запомнил.– Ты что, шпион, дядя Гоша?

– Сам шпион! – обиделся слесарь завода «Серп и Молот». – Аты делай, что ведено! За то тебе и деньги плачены!

Конечно, вершителю судеб русской литературы тут инасторожиться бы – деньги действительно «плачены» большие, и как-то совсемнепонятно за что, но он не насторожился. Денег хотелось больше, чем думать отом, за что их дают.

Да и работа оказалась ну такой простой, что проще ипридумать невозможно. На станции метро «Кантемировская» он проскучал всегоминут пять, стоя у последнего вагона из центра, разглядывал народ, которыйвалил от поездов в обе стороны платформы. Народ был «окраинный», самыйразнообразный – тетки в китайских пуховиках, юные красотки на тоненькихкаблучках и в мини-юбочках, хотя мороз был страшенный, парни в кожаных куртках,мужики в дубленках и высоких меховых шапках, как у годуновских бояр, дети срюкзаками, подростки с неизменными пивными бутылками.

Зимой и летом одним цветом, что это такое? Правильно, пиво!…

Потом Жорж Данс навострился было порассуждать о том, как вчерной пасти тоннеля пропадают и возникают ревущие чудовища с желтымициклопическими глазами – все писатели только об этом и думают в метро! – но тутк нему подвалил парень в шапке с ушами торчком. Он активно жевал жвачку,работал челюстями.

– Здорово, – сказал он невнятно, – ты не меня ждешь?

Оказалось, что Жорж ждет именно его.

Получив привет от дяди Гоши, парень забрал у Данса пакет иканул в толпу, будто его и не было, не посмотрел, не проверил ничего, неразвернул, на что Жорж втайне надеялся.

После этого будущий классик русской литературы еще несколькораз возил пакеты в разные районы Москвы и за каждую «ездку» получал по бумажке,которая приводила его в восторг.

Он любил эти бумажки, один их вид вызывал у него восторг.

Только он совсем не умел их тратить. Дополнительная сотня,почти в два раза увеличивавшая его прожиточный минимум, исчезала неизвестнокуда, словно в воздухе растворялась. И ведь ничего такого он не покупал! Толькооднажды в переходе на Пушкинской в палатке купил «вещь» – темные очки. Зачемему очки, он и сам не знал хорошенько, но вид у него при этом стал еще болеемужественный – длинные серые волосы, бородища, а над ней очки за сто долларов!…

Потом дядя Гоша перестал его посылать, а он уже привык!…Перестал посылать, и заходить перестал, и сынком больше не называл. Пару разЖорж Данс подкарауливал его у подъезда – он прогуливался там как раз в тотмомент, когда дядя Гоша возвращался с работы, но тот проскакивал мимо, даже неостанавливаясь.

Жорж обиделся.

А потом случилось это.

Он точно знал – все из-за романа, из-за книги, которая,видимо, затронула какие-то сокровенные тайны бытия.

Затронула и перевернула, иначе и быть не могло.

Узнав о дяди-Гошиной смерти, Жорж Данс сильно струсил – неиз-за соседа, наплевать ему на соседа сто раз, а из-за того, что тот был убиттак странно, так невероятно и так… так похоже!

Он не сразу поверил. Не сразу соотнес.

А потом Люська-продавщица ему рассказала. Как труп дяди Гошина нее упал, как она закричала, как милиция приехала и как потом дядя Гошавзорвался.

Жорж Данс все понял.

Он кое– как отвязался от Люськи, кинулся в свою квартиру,заперся на все замки и вытащил заветную рукопись, которая ждала своего часа,припрятанная в папку с замками. Папка была когда-то бархатная, а теперьпотертая, с сальными, залоснившимися краями и двумя латунными штуковинами,которые «запирали» ее.

Жорж Данс переложил несколько страниц, нашел то, что искал,– и тонкая бумага так затряслась у него в руке, что он не смог совладать ссобой, уронил листок, и тот стал планировать, закружился.

Да. Это он. Его роман.

В нем все – жизнь, смерть, туманное будущее, серое прошлое иочевидно лишь настоящее.

Даже в состоянии крайнего испуга Жорж Данс старался думать«возвышенно», не так, как все нормальные люди.

Где– то внутри черепа, гораздо глубже «возвышенных» дум,копошилась очень приземленная, но понятная мыслишка о том, что надо бы… вмилицию заявить, но Жене Чеснокову, честно сказать, не