– Дед ни за что не хотел на Запад! Он не смог бы там,понимаете? Всю жизнь он строил социализм, а когда построил, оказалось, что этоне социализм, а… дырка, сами знаете от чего. Наш путь был самый светлый, нашСталин самый лучший, наш паровоз, вперед лети! Нет еды, нет штанов и бензина,зато мы делаем ракеты! Он твердо верил во всю эту коммунистическую дикость, всюжизнь верил! Он бы умер, если бы понял, что нет и не может быть никакого раябез частной собственности, а Карл Маркс вместе с Фридрихом Энгельсом простоошиблись. Дали маху. С прощальным приветом!…

– Что вы мне лекции читаете?! – взвилась Олимпиада. –Поду-умаешь, какой знаток марксистско-ленинской философии! Все было еще ничего,пока приходили письма. А потом и письма приходить перестали!

– Мы писали, – быстро сказал Добровольский.

Он не понимал, почему оправдывается перед ней, но все жепродолжал оправдываться. – Это у вас тут революции всякие происходили, а у негоне было телефона.

– Я знаю! – зловещим тоном продолжала Олимпиада. – Бабушка вконце концов утащила у него координаты ваших родителей и позвонила вам! Итолько тогда вы приехали!

– Я приехал не потому, что кто-то звонил моим родителям, апотому, что мне разрешили выезд. У меня были проблемы с гражданством ипаспортами.

– А проблемы с дедом у вас не было?

– Слушайте, – спросил он довольно миролюбиво, – что вы наменя напали?

– Я не напала. Просто я слишком хорошо помню, как ваш деджил в последние годы.

– В последние годы я как раз приезжал, – возразилДобровольский, морщась, – хуже было, когда я еще не мог. Да и что вы такоепомните, вы же маленькая еще!

– Мне двадцать пять.

– Вот именно.

Она поскользнулась на льду, он поддержал ее под локоть.

– Не трогайте меня!

– А вообще, что мы тут ходим? Тут скользко и мокро, – вдругсказал он громко. – Пойдемте лучше в дом. Я приглашаю вас на чай. У меня естьпеченье и свежая клубника. Она не очень вкусная, но все же клубника. Согласны?

– Да, – ответила Олимпиада моментально. – Конечно.

Это из– за того, что он внук Михаила Иосифовича, объяснилаона себе вполне разумно, а не из-за того, что у него такие черные глаза, и ужсовсем не из-за того, что он поставил в свой багажник мой мусорный мешок.

Еще не хватает!

– Вася, – позвал Добровольский, – Вася, Вася! У меня естьдруг, Сергей Васильев, хороший художник, между прочим, его тоже почему-то всезовут Васей.

Олимпиада покачала головой, выражая изумление, –действительно, почему?…

Кот выпрыгнул из-за джипа, потряс твердым извивающимсяхвостом и потрусил к подъезду.

– Па-аберегись! – закричали сверху, и Добровольский сОлимпиадой вскинули головы. По краю крыши кто-то ходил в тулупе и с лопатой,небольшие комья снега сыпались оттуда, как с неба, и разбивались о дорожку.

– Па-аберегись!…

Хлоп! Рядом грохнулась глыба замороженного слежавшегосяснега весом, наверное, в сто килограммов. Острые мерзлые крошки брызнули вразные стороны. Олимпиада зажмурилась.

– Отойди! Отойди, говорю!…

– Осторожней!

Хлоп!… Бахнулась следующая глыба, кажется, еще тяжелеепредыдущей.

Василий, бывший Барсик, жался к подъездной двери и мяукалвопросительно. Ему не нравилась артиллерийская канонада вокруг и хотелосьскорей домой. Он уже привык, что у него теперь дом, батарея – лежи сколькохочешь, – личный диван и угощенье по первому требованию.

Добровольский задрал голову и заорал:

– Подождите, не кидайте!

– А?!

– Не кидайте, мы в подъезд зайдем!

– А?!

– Пропустите нас, черт возьми!!

– А! Давай заходи!

Олимпиада первая храбро ступила на дорожку, за нейДобровольский, все время посматривавший вверх.

– Кто это там?

Он пожал плечами. Он никого не знал в лицо, и вообще его всеэто не касалось. Самое главное, чтобы глыба льда не рухнула на голову!

Как там? «Ты туды не ходи, ты сюды ходи! Снег башка попадет,совсем мертвый будешь!»

Он помнил и любил этот фильм и даже специально просилкого-то, кто первый из тогдашней его компании полетел в Москву, привезти именноего.

– Осторожно!…

Он не столько увидел, сколько почувствовал, что сверху нанего что-то падает, тяжелое и темное, и как будто распростертое. Добровольскийпрыгнул вперед, волоча за собой Олимпиаду, которая остановилась было, чтобыпоглазеть, и в одну секунду они оказались под спасительным козырьком подъезда.

Короткий звук, и опять – хлоп!

Звук на этот раз был другой, и Олимпиада обернулась.

Она посмотрела, медленно закрыла глаза и потом снова ихоткрыла.

Этого не может быть. Просто быть не может!

На мокрой ледяной дорожке, между двумя глыбами слежавшегосямерзлого снега, раскинув руки, лежал жилец Парамонов.

Он был абсолютно и решительно мертв.

Все, что происходило дальше, запомнилось Олимпиаде, как играв вопросы и ответы, в которую они играли в детстве с девчонками. Она плохосоображала, но отвечала – только потому, что так полагалось по правилам.

Добровольский прислонил ее к стене дома и легоньковстряхнул:

– Как попасть на крышу? Олимпиада! С чердака можно? Или естьотдельный ход?

– Лестница на чердаке, – сказала Олимпиада Владимировна.Из-за его плеча она все стремилась посмотреть на Парамонова и как-то емупомочь, хотя Добровольский сказал, что это «бессмысленно». – С правой стороны.Там люк такой.

– Чердак запирается?

– Да.

– Ключи? У кого ключи?

– У Любы. Это соседка с первого этажа. Она у нас староста.Когда кто-то поднимается на крышу, чтобы снег сбросить или дырки залатать,ключи берут у Любы.

– Снег сбрасывают по очереди? Или как?

– По очереди.

– Чья сегодня очередь?

– Я не знаю, – она пожала плечами и опять попыталасьвыглянуть. – Снег – это дело мужчин. Женщины снег не сбрасывают. Зато мы сажаеммаргаритки, как только растает в палисаднике.