Маргаритки! Добровольскому было наплевать на маргаритки!

– Давай, – сказал он и сунул ей в руку телефон. – Вызывай«Скорую» и полицию. Или нет. Пошли, я провожу тебя домой. Позвонишь из дома.

– Может, ему еще можно помочь, – простонала ОлимпиадаВладимировна жалобно. – Давай посмотрим.

– У него сломана шея, – сказал Добровольский. – Я не советуютебе смотреть.

Эта формулировка – «я не советую», – моментально вывела ееиз себя.

Он не советует! Что он может понимать и почему она должнаслушаться его советов?!

Вырвав рукав своей куртки из его руки – он придерживал ее,опасаясь, что упадет, – она побежала и наклонилась над Парамоновым в вечнойпозе женского сострадания и сочувствия.

Голова у него была как будто вывинчена из туловища – шеяочень длинная и под не правильным углом. Одна рука откинута, а втораяпридавлена телом, тоже как-то на редкость неестественно.

Ему уже никто не мог помочь, и это было совершенно очевидно,но Олимпиада, которая никогда не видела внезапную смерть так близко, всестаралась что-то сделать, поэтому бестолково хлопотала над ним, пересаживаласьс места на место, не в силах оторвать взгляд от тела.

Не смотри, повторяла она себе сквозь зубы, отвернись! Ну,идиотка! Ну?!

Потом Добровольский сказал:

– Все, хватит! – Подошел, поднял ее за локоть, повел и опятьприслонил к стене. – Липа, – мягко произнес он через секунду. – Мне нужно начердак. А ты вызови «Скорую» и полицию.

– Милицию.

– Да, милицию.

– На чердак нельзя. Ничего нельзя трогать до приездамилиции!

– Я только посмотрю, – уверил Добровольский. – Ничего небуду трогать. Но ты должна пойти и позвонить.

– Хорошо.

Она отлепилась от стены и, прямая, как палка, или хвостВасилия, бывшего Барсика, сделала несколько шагов к подъездной двери. Дверьзаскрипела, и Олимпиада вошла, словно во сне, а за ней Добровольский.

В пролете между первым и вторым этажом стояла Люсинда. Однаее щека была заметно краснее другой, и она держалась за нее так, как будтосильно болели зубы.

– Чегой-то так грохнуло, а? – спросила она, увидевОлимпиаду, и отняла ладошку от щеки. – Я чай пила, гляжу, будто танк с небасбросили! Чегой-то, а?

Добровольский смотрел на нее внимательно.

– А вы давно вышли?

– Да только сию минуту вышла! А че такое? Липа, че такоеопять случилось в нашем доме?

– Парамонов с крыши упал, – объяснила Олимпиада устало ичуть не заплакала от жалости к соседу. – Наверное, полез снег скидывать и упал.Господи, сколько раз я говорила, что нужно людей нанимать, а не самим во вселезть! А в следующий раз кого-нибудь в трансформаторную будку понесет, да?

– Погодь, как упал?! Парамонов с крыши упал?!

Тут Люсинда Окорокова принялась хохотать и хвататься заживот.

– Ой, мамочка моя родная, Парамонов с крыши упал! Ой,держите меня! А вот пусть теперь предъявит бумагу, кто ему разрешил на крышеобретаться! А то – регистрации у меня нет! Как нет, когда я каждые три месяцаучастковому по пять тыщ ношу, прям зарплату ему плачу, а я не нанималась!…

– Ты не поняла, – сказала Липа. – Он умер, Парамонов. Онупал с крыши и умер.

– Да ты че?! – поразилась Люсинда. – Да ладно! Как он можетумереть, если, ты говоришь, он на крыше…

Она стала потихоньку понимать, что именно сказала Олимпиада,и с отчаянием переводила взгляд с нее на Добровольского.

– Нужно позвонить в полицию и в… «Скорую», – напомнил внукМихаила Иосифовича. – Я прошу вас обеих!

– Пошли! – сказала Люсинде Олимпиада. – Пошли звонить, апотом спустимся и постоим возле него, нельзя же, чтобы он там один лежал!

Добровольский побежал вверх по лестнице, а обе девицы поочереди пролезли в узкую дверную щель Олимпиадиной квартиры.

– Он че? На самом деле мертвый, да? Да? – все спрашивалаЛюсинда. – А я только щас до магазина бегала, тетя Верочка посылала, и никоготам не лежало!

– Он упал, – с трудом сказала Олимпиада. – Прямо сверху и…знаешь, еще звук был такой, будто что-то… шмякнулось, ну как мешок с тряпками.Ужасно!

Люсинда смотрела на нее, и в глазах у нее светилось горячеесочувствие и понимание.

– Кто там? – крикнул Олежка из комнаты. – Липа, это ты?

– Я, – буркнула Олимпиада. Она стянула перчатки, сунула их вкарман и сняла с телефонного аппарата тяжеленную трубку на длинном черномшнуре. Люсинда мыкалась на пороге.

Она не решалась войти.

– Милиция? – спросила в трубку Олимпиада. – Моя фамилияТихонова, наш адрес…

В дверях показался Олежка – в майке и в давешних колготках.

– Здрасти, – подобострастно сказала Люсинда. – Я тута… наминуточку.

– Липа! – заорал Олежка, отпрыгивая за дверь по причинеколготок. – Какого черта?!

– Парамонов с крыши свалился.

– Да и хрен с ним, с Парамоновым!

Олимпиада отвернулась от него.

– Ждите, – сказал ей в ухо канцелярский голос. – Ждите, квам выедет дежурная часть.

Олимпиада пристроила трубку обратно и потащила Люсинду изприхожей:

– Пошли, пошли! Дежурная часть к нам выехала. Посмотрим,чтоб его никто не трогал.

– Господи, да кто станет его трогать! И жене надо бысказать, а то и не знает, бедолажка!…

– Липа! Ты куда? Останься!

– Олежка, я на улицу. Там лежит… мертвый Парамонов.

– Липа, если он мертвый, то все равно уже никуда не уйдет.Мне надо… – Из-за косяка, который скрывал его колготки, он смерилуничижительным взглядом Люсинду и снова уставился на Олимпиаду, которая, по егомнению, вела себя странно и даже не слишком прилично. – Нам надо поговорить.

Олимпиада вытолкала Люсинду, знаками объяснила, чтобы таспускалась вниз, и сказала Олежке нетерпеливо:

– Ну, что, что?!

– Зачем она опять пришла?! – зашипел Олежка и выскочил изукрытия. – Я тебе сколько раз говорил, не води ее сюда! Я не хочу, чтобы в моемдоме отирались всякие пройдохи!

– Этот дом не твой, а мой. Мне надо бежать вниз, Олежка! Тыпотом договоришь.

– Тво-ой?! – протянул Олежка и вытаращил на ее глаза. –Во-он как ты заговорила! Этот дом твой, а я тут никто, да?