— Ну так вот. Ну, стрельбы слышно не было, те и решили, чторазведчики, наверное, ушли от них — недовольны, может, чем-то были, ну исбежали. Ну и шут с ними. Хотят легкой жизни, хотят со всяким отребьеммотаться, с анархистами всякими, пусть себе мотаются. Так и решили. Так импроще было думать. Спокойнее. А через неделю еще одна разведгруппа пропала. Тевообще не должны были за семьсот метров заходить. И опять та же история. Низвука, ни следа. Как в воду канули. Тут у них на станции уже забеспокоились.Это уже непорядок — когда за неделю два отряда исчезают. С этим уже надо что-тоделать. Меры, значит, принимать. Ну, они выставили на трехсотом метре кордон.Мешков с песком натаскали, пулемет установили, прожектор, по всем правиламфортификации. Послали на Беговую гонца — у них там с Беговой и с 1905 годаконфедерация, раньше Октябрьское Поле тоже было с ними, но потом там что-тослучилось, никто не знает точно, что, авария какая-то, и жить там стало нельзя,и с него все разбежались, ну да это неважно. Послали они на Беговую гонца —предупредить, что что-то неладное творится, и о помощи в случае чего попросить.И не успел первый гонец до Беговой добраться, дня не прошло — они еще ответобдумывали — как прибегает второй, весь в мыле, и рассказывает, что усиленныйкордон их весь погиб, ни единого выстрела не сделав. Всех перерезали. И словново сне зарезали — вот что страшно-то! А ведь они и не смогли бы заснуть послевсего страха, не говоря уж о приказах и инструкциях. Тут на Беговой поняли, чтоесли уж сейчас ничего не сделать — скоро та же петрушка и у них начнется.Снарядили ударный отряд — около сотни человек, пулеметы, гранатометы,профессионалы, ветераны… У них, конечно, заняло это времени порядком. Дняполтора. Гонцов они пока обратно отослали, с обещанием помочь. И через полторадня отправили этот отряд на помощь. А когда отряд вошел на Полежаевскую, тамуже ни одной живой души не было. И тел не было, только кровь повсюду. Вот таквот. И черт знает, кто это сделал. Я вот не верю, что люди такое вообще сделатьмогут.

— А с Беговой что стало? — не своим голосом спросил Артем.

— Ничего с ними не стало. Увидели, что такое дело, ивзорвали туннель, который к Полежаевской вел. Там такой завал, я слышал, метровсорок засыпано, без техники не разгребешь, да и с техникой-то, пожалуй, неочень, а где ее возьмешь, технику? Она уже лет пятнадцать как сгнила напрочь,техника-то… Петр Андреич замолчал, глядя в огонь. Артем кашлянул негромко ипризнался: — Да… Надо, конечно, было стрелять… Дурака я свалял. С юга, состороны станции, послышался крик: — Эй там, на двести пятидесятом! У вас все впорядке? Петр Андреич сложил руки рупором и прокричал в ответ: — Подойдитепоближе! Дело есть!

Из туннеля, от станции, светя карманными фонарями, к нимприближались три фигуры, наверное, дозорные со сто пятидесятого метра. Подойдяк костру, они потушили фонари, и присели рядом.

— Здорово, Петр! Это ты сегодня здесь? А я думаю, — когосегодня на двести пятидесятый поставили? — поздоровался их старший, выбивая изпачки папиросу.

— Слушай, Андрюха! У меня парень видел здесь кого-то. Новыстрелить не успел… В туннель отошло. Говорит, на человека похоже не было. —На человека не похоже? А как выглядит-то? — обратился тот к Артему.

— Да я и не видел… Я только спросил пароль, и оно сразуобратно бросилось, на север. Но шаги не человеческие были — легкие какие-то, иочень частые — как будто у него не две ноги, а четыре…

— Или три! — подмигнул Андрей Артему, делая страшное лицо.Артем поперхнулся, вспомнив истории о трехногих людях с Филевской линии, гдечасть станций лежала на поверхности, и туннель шел совсем неглубоко, так чтозащиты от радиации не было почти никакой. Оттуда и расползалась по всему метровсякая трехногая, двухголовая и прочая дрянь. Андрей затянулся папиросой исказал своим: — Ладно, ребята, если мы уже пришли, то почему бы здесь непосидеть? К тому же, если у них тут опять трехногие полезут — поможем. Эй,Артем! Чайник есть у вас? Петр Андреич встал сам, налил в битый и закопченныйчайник воды из канистры и повесил его над огнем. Через пару минут чайникзагудел, закипая, и от этого звука, такого домашнего и уютного, Артему сталотеплее и спокойнее. Он оглядел сидящих вокруг костра людей — все крепкие,закаленные непростой здешней жизнью, надежные люди. Этим людям можно быловерить, на них можно было положиться. Их станция всегда слыла одной из самыхблагополучных на всей линии, — и все благодаря тем людям, которые тутподобрались. И всех их связывали теплые, почти братские отношения.

Артему было двадцать четыре, и родился он еще там, сверху, ибыл он еще не такой худой и бесцветный, как все родившиеся в метро, неосмеливавшие ся никогда показываться наверх, боясь не столько радиации, сколькоиспепеляющих и и губительных для подземной жизни солнечных лучей. Правда, Артеми сам в сознательном возрасте бывал наверху всего раз, да и то только намгновенье — радиационный фон там был такой, что чрезмерно любопытныеизжаривались за пару часов, не успев нагуляться вдоволь и насмотреться надиковинный мир, лежаший на поверхности.

Отца своего он не помнил совсем. Мать жила с ним до пятилет, они жили вместе, на Тимирязевской, долго там жили, несколько лет, и хорошовсе у них было, жизнь текла ровно и спокойно, до того самого дня, когдаТимирязевская не пала под нашествем крыс. Крысы, огромные серые мокрые крысы,хлынули однажды безо всякого предупреждения, из одного из темных боковыхтуннелей. Он уходил вглубь незаметным ответвлением от главного северноготуннеля, и спускался на большие глубины, чтобы затеряться в сложномпереплетении сотен коридоров, в лабиринтах, полных ужаса, ледяного холода иотвратительного смрада. Этот туннель уходил в царство крыс, место, куда нерешился бы ступить самый отчаянный авантюрист, и даже заблудившийся и неразбирающийся в подземных картах и дорогах скиталец, остановясь на его пороге,животным чутьем определил бы ту черную и жуткую опасность, которая исходила изнего, и шарахнулся бы от зияющего провала входа, как от ворот зачумленногогорода.

Никто не тревожил крыс. Никто не спускался в их владения.Никто не осмеливался нарушить их границ.

И тогда они пришли сами.

Много народу погибло в тот день, когда живым потокомгигантские крысы, такие большие, каких никогда не видели ни на станции, ни втуннелях, затопили и смыли и выставленные кордоны, и станцию, погребая подсобой и защитников, и население, заглушая стальной массой своих тел ихпредсмертные вопли, полные боли и отвращения. Пожирая все на своем пути, имертвых, и живых людей, и своих убитых собратьев, слепо, неумолимо, движивыенепостижимой человеческому разуму силой, крысы рвались вперед, все дальше идальше.