Один из этих авторитетов даже был раньше, еще тогда,помощником машиниста электропоезда. Таких людей почти и не осталось, и были онив большой цене, потому что на первых порах они были единственными, кто нетерялся и не поддавался страху, оказываясь вне удобной, скоростной и безопаснойкапсулы поезда в темных туннелях Московского Метрополитена, в этом кишечникемегаполиса. И от того, что все на станции относились к нему с таким почтением идетей своих учили тому же, Артем наверное и запомнил его, на всю свою жизньзапомнил — изможденного худого человека, зачахшего за долгие годы работы подземлей, в истертой и выцветшей форме работника метрополитена, уже давнопотерявшей свой первоначальный шик, но все еще надеваемой с той гордостью, скоторой отставной адмирал облачается в свой парадный мундир, и все ещевнушающей благоговение простым смертным. И Артему, тогда совсем еще пацану,виделась в тщедушной фигуре помощника машиниста несказанная стать и мощь… Ещебы! Ведь работники метро были для всех остальных все равно чтопроводниками-туземцами для научных экспедиций в дремучих джунглях. Им святоверили, на них полностью полагались, от их знаний и умений зависело полностьювыживание остальных. Они зачастую возглавляли станции, когда распалась системаединого управления, и метрополитен из комплексного объекта гражданской обороны,огромного противоатомного бомбоубежища, предназначенного для спасения частинаселения в случае ядерной атаки, превратился во множество не связанных единойвластью станций, погрузился в хаос и анархию. Станции стали независимыми исамостоятельными, своеобразными карликовыми государствами, со своимиидеологиями и режимами, лидерами и армиями. Они воевали друг с другом,объединялись в федерации и конфедерации, сегодня становясь метрополиямивоздвигаемых империй, чтобы завтра быть поверженными и колонизированными вчерашнимидрузьями или рабами. Они заключали краткосрочные союзы против общей угрозы,чтобы, когда эта угроза минует, с новыми силами вцепиться друг другу в глотку.Они самозабвенно грызлись за все: за жизненное пространство, за пищу — посадкибелковых дрожжей, плантации грибов, не нуждающихся в дневном свете, чтобывзрасти, и за свиные фермы, где бледных подземных свиней вскармливалибесцветными подземными грибами, и, конечно, за воду, — то есть, за фильтры.Варвары, которые не могли починить пришедшие в негодность фильтрационныеустановки на своих станциях, и умирающие от отравленной излучением воды,бросались со звериной яростью на оплоты цивилизованной жизни, на станции, гдеисправно действовали генераторы и регулярно ремонтировались фильтры, гдевзращенные заботливыми женскими руками, буравили мокрый грунт белые шляпкишампиньонов и сыто хрюкали в своих загонах свиньи. Их вел вперед, на этотбесконечный отчаянный штурм, инстинкт самосохранения и извечный революционныйпринцип — отнять и поделить. Защитники благополучных станций, организованные вбоеспособные соединения бывшими профессиональными военными, до последней капликрови отражали нападения вандалов, переходили в контр-наступления, с боемсдавали и отбивали каждый метр межстанционных туннелей. Станции копили военнуюмощь, чтобы отвечать на набеги карательными экспедициями, чтобы теснить своихцивилизованных соседей с жизненно важного пространства, если не удавалосьдостичь договоренностей мирным путем, и наконец, чтобы давать отпор всей тойнечисти, что лезла изо всех дыр и туннелей. Всем тем странным, уродливым иопасным созданиям, каждое из которых вполне могло привести в отчаяние Дарвинасвоим явным несоответсвием всем законам эволюционного развития. Как разительнони отличались бы от привычных человеку животных все эти твари, то липереродившиеся из безобидных представителей городской фауны в исчадий ада подневидимыми губительными лучами, то ли всегда обитавшие в глубинах, а сейчаспотревоженные человеком, они все-таки тоже были продолжением жизни на земле.Искаженным, извращенным, но все же продолжением. И подчинялись они все тому жеглавному импульсу, которым ведомо все органическое на этой планете.

Выжить.

И чтобы выжить — размножаться.

И чтобы выжить — сражаться.

И убивать других — чтобы выжить.

Артем принял белую эмалированную кружку, в которой плескалсяих, собственный, станционный чай. Был это, конечно, никакой не чай, а настойкаиз сушеных грибов, с добавками, потому что настоящего чая всего-то и оставалось— ничего, его и экономили, и пили только по большим праздникам, да и цена емубыла в десятки раз выше, чем их грибной настойке. А все-таки и свое варево уних на станции любили, и гордились им, и называли «чай». Чужаки, правда, снепривычки сначала отплевывались, но потом ничего, привыкали. И даже запределами станции пошла об их чае слава — и челноки пошли к ним, сначала —рискуя собственными шкурами, поодиночке. Но чай их пошел влет по всей линии, идаже Ганза им заинтересовалась, и потянулись на ВДНХ большие караваны, за ихволшебной настойкой. И деньги к ним потекли. А где деньги — там и оружие. Там ижизнь. И с тех пор, как на ВДНХ стали делать этот самый чай, станция и сталакрепчать, потекли сюда настоящие, хозяйственные люди с окрестных станций иперегонов, и пришло процветание.

— Слышь, Артем! Как у Сухого дела-то? — спросил Андрей,прихлебывая чай маленькими осторожными глотками и усердно дуя на него.

— У дяди Саши? Все хорошо у него. Вот, вернулся недавно изпохода по линии с нашими. С экспедицией. Да вы знаете, наверное.

Андрей был на добрых пятнадцать лет старше Артема, и был,вообще-то, разведчиком, и редко когда стоял в дозоре ближе двухсот пятидесятогометра, и то — командиром кордона. Вот, поставили его на стопятидесятый метр, вприкрытие, а тянуло все-таки его куда вглубь, и первым же предлогом, первойложной тревогой воспользовался, чтобы поближе подобраться к темноте, поближе ктайне. Любил он туннель и знал его хорошо, все ответвления — до пятисотогометра, и куда они ведут, наизусть знал. А на станции, среди фермеров, средиработяг, коммерсантов и администрации, чувствовал он себя неуютно, ненужным чтоли, ведь он не мог заставить себя рыхлить землицу для грибов, или, еще хуже,пичкать этими грибами жирных свиней, стоя по колени в навозе на станционныхфермах. И торговать он не мог, сроду терпеть не мог торгашей, а был он всегдасолдатом, был воином, и всей душой верил, что это — единственное достойноемужчины занятие, и горд был тем, что он, Андрей, всю свою жизнь только и делал,что защищал всех этих немощных, и провонявших фермеров, и суетливых челноков, иделовых до невозможности администраторов, и детей, и женщин. Женщины тянулись кего пренебрежительной, насмешливой силе, к его полной, стопроцентнойуверенности в себе, к его спокойствию за себя и за тех, кто был с ним, потомучто он всегда мог защитить того, кто находился рядом с ним. Женщины обещали емулюбовь, они обещали ему уют, но он начинал чувствовать себя уютно лишь послепятидесятого метра, когда за поворотом скрывались огни станции. А они туда за нимне шли. Почему?