— Ну вот… Я на Проспекте Мира вылез, было у меня чая с собойполкило… Патроны мне нужны были, к автомату. Думал сменять. А там у них —военное положение. Боеприпасы не меняют. Я одного челнока спрашиваю, другого —все отнекиваются, и бочком-бочком — в сторону от меня отходят. Один толькошепнул мне: «Какие тебе патроны, олух… Сваливай отсюда, и поскорее, на тебя,наверное, настучали уже. Это тебе будет мой дружеский совет». Сказал я ему спасибои двинул потихоньку обратно в туннель, и на самом выходе останавливает меняпатруль, и со станции — свистки, и еще один наряд бежит. Документы, говорят. Яим — паспорт свой, с нашим станционным штампом. Рассматривают они его таквнимательно и спрашивают: «А пропуск ваш где?». Я им — так удивленно — «Какойтакой пропуск?». Выясняется, что чтобы на станцию попасть — пропуск обязательнополучить, при выходе из туннеля столик такой стоит, и там у них канцелярия.Проверяют личность, цели, и выдают в случае необходимости пропуска. Развели,крысы, бюрократию… Как я мимо этого стола прошел — не знаю… Почему меня неостановили эти обормоты? А я теперь — патрулю это объясняй. Стоит такойстриженый жлоб в камуфляже, и говорит: проскользнул! Прокрался! Прополз! Просочился!Листает мой паспорт дальше — и видит у меня там штампик Сокольников. Жил я тамраньше, на Сокольниках… Видит он этот штамп и у него прямо глаза кровьюналиваются. Просто как у быка на красную тряпку. Сдергивает он с плеча автомати ревет: руки за голову, падла! Сразу видно выучку. Хватает меня за шиворот итак, волоком, через всю станцию — на пропускной пункт, в переходе, к старшему.И приговаривает: подожди, мол, сейчас мне только разрешение получить отначальства — и к стенке тебя, лазутчика. Мне аж плохо стало. Оправдатьсяпытаюсь, говорю: «Какой я лазутчик? Коммерсант я! Чай вот привез, с ВДНХ.» А онмне отвечает, что, мол, он мне этого чая полную пасть напихает и стволомутрамбует еще, чтобы больше вошло. Вижу, что неубедительно у меня выходит, ичто если сейчас начальство его даст добро, отведут меня на двухсотый метр,поставят лицом к трубам и наделают во мне лишних дырок, по законам военноговремени. Нехорошо как получается, думаю… Подходим к пропускному пункту, и жлобмой идет советоваться, куда ему лучше стрелять. Смотрю я на его начальника, ипрямо камень с сердца — Пашка Федотов, одноклассник мой, мы с ним еще послешколы сколько дружили, а потом вот потеряли друг друга…

— Твою мать! Напугал как! А я то уже думал что все, убилитебя… — ехидно вставил Андрей и все люди, сбившиеся у костра на двухсотпятидесятом метре, дружно загоготали.

Даже сам Петр Андреич, сначала сердито взглянув на Андрея, апотом не выдержав, засмеялся. Смех раскатился по туннелю, рождая где-то в егоглубинах искаженное эхо, непохожее ни на что жутковатое уханье… И прислушиваяськ нему, все понемногу затихли.

И тут из глубины туннеля, с севера, довольно отчетливопослышалось те самые подозрительные звуки — шорохи, и легкие дробные шаги.

Андрей, конечно, был первым, кто все это расслышал.Мгновенно замолчав и дав остальным знак молчать тоже, он поднял с земли автомати вскочил со своего места. Медленно отведя затвор и дослав патрон, он бесшумно,прижимаясь к стене, двинулся от костра — в глубь туннеля. Артем тоже поднялся,очень любопытно посмотреть было, кого он упустил в прошлый раз, но Андрейобернулся и шикнул на него сердито, и он послушно опустился на место.

Приложив автомат прикладом к плечу, Андрей остановился натом месте, где тьма начинала сгущаться, лег плашмя, и крикнул: «Дайте света!»

Один из его людей, державший на готове мощный аккумуляторныйфонарь, собранный местными умельцами из старой автомобильной фары, включил его,и луч света, яркий до белизны, вспорол темноту. Выхваченный из мрака, появилсяна секунду в их поле зрения неясный силуэт — что-то совсем небольшое,нестрашное вроде, которое тут же стремглав бросилось назад, на север. Артем, невыдержав, заорал что было сил: «Да стреляй же! Уйдет ведь!»

Но Андрей отчего-то не стрелял. Петр Андреич поднялся тоже,держа автомат наготове и крикнул: «Андрюха! Ты живой там?» Сидящие у костраобеспокоенно зашептались, и послышалось лязганье затворов. Но тут он наконецпоказался в свете фонаря, вставая с земли, отряхивая свою куртку и смеясь.

— Да живой я, живой! — выдавил он сквозь смех.

— Что тут смешного-то? — настороженно спросил Петр Андреич.

— Три ноги! И две головы! Мутанты! Черные лезут! Всехвырежут! Стреляй, а то уйдет! Шуму-то сколько понаделали! Это надо же, а! —продолжал смеяться Андрей.

— Что же ты стрелять не стал? Ладно, еще парень мой — онмолодой, не сообразил… А ты как проворонил? Ты ведь не мальчик… Знаешь, что сПолежаевской случилось? — спроил сердито Петр Андреич, когда Андрей вернулся ккостру.

— Да слышал я про вашу Полежаевскую уже раз десять! —отмахнулся Андрей.

— Собака это была! Щенок даже, а не собака… Она тут у васуже второй раз к огню подбирается, к теплу и к свету. А вы ее чуть было непришибли, и теперь еще меня спрашиваете — почему это я с ней церемонюсь?Живодеры!

— Откуда же мне знать, что это собака? — обиделся Артем.

— Она тут такие звуки издавала… И потом, тут, говорят,неделю назад крысу со свинью размером видели… — его передернуло.

— Пол-обоймы в нее выпустили, а она — хоть бы хны…

— А ты и верь всем сказкам. Вот погоди… Сейчас я тебе твою крысупринесу! — сказал Андрей, перекинул автомат через плечо, отошел от костра ирастворился во тьме.

Через минуту из темноты послышался его тонкий свист. А потоми голос его раздался тихо, ласковый и зовущий: «Ну иди сюда… Иди сюда,маленький, не бойся!» Он уговаривал кого-то довольно долго, минут десять, иподзывая, и свистя, и вот, наконец, его фигура снова замаячила в полумраке. Онвернулся к костру, присел и, торжествующе улыбаясь, распахнул куртку. Оттудавывалился на землю щенок, дрожащий, жалкий, мокрый, невыносимо грязный, сосвалявшейся шерстью непонятного и неразличимого цвета, с черными глазами,наполненных ужасом и прижатыми маленькими ушами. Очутившись на земле, оннемедленно попытался удрать, но был схвачен за шкирку твердой Андреевой рукой иводворен на место., Гладя его по голове, Андрей снял с себя куртку и накрылего.

— Пусть цуцик погреется. Что-то он совсем замерзший… —объяснил он.

— Да брось ты, Андрюха, он ведь блохастый наверняка! —пытался урезонить его Петр Андреич. — А может, и глисты у него есть… И вообще —подцепишь заразу какую-нибудь, занесешь на станцию…

— Да ладно тебе, Андреич! Кончай нудить. Вот, посмотри нанего! — и, отвернув полог куртки, он продемонстрировал Петру Андреичу довольносимпатичную мордочку щенка, все еще дрожавшего, то ли от страха, то ли никак немогшего согреться.