— Гражданин Ганзы. Но живет сам на Добрынинской. А там у нихпереход на Серпуховскую. На этой линии, не знаю, говорил ли тебе об этом твойотчим, за Кольцом жизни нет. То есть так, до следующей станции, до Тульской,по-моему, там стоят патрули Ганзы. Это они подстраховываются — а то, мол, линиянеобитаемая, никогда не знаешь, чего там неожиданно полезет — вот они и сделалисебе буферную зону. И дальше Тульской никто не заходит. Говорят, искать там нечего.Станции там все пустые, оборудование поломано, жить невозможно. Да и дикойжизни никакой нет — ни зверей, ни дряни никакой, даже крысы, мужик говорит, неводятся. Пусто. Но у мужика у этого, у челнока, был знакомый, бродяга один,странник, который дальше Тульской зашел. Не знаю, что он там искал. И вот онпотом челноку этому рассказывал, что не так все просто на этой Серпуховскойлинии. Что недаром там все так пусто. Говорил, что там такое творится, чтопросто в голову не лезет. Не даром ее даже Ганза не пытается дальшеколонизировать, хотя бы под плантации или там под стойла…

Женька замолчал, чувствуя, что Артем наконец забыл о своемздоровом цинизме и слушает, открыв рот. Тогда он сел поудобнее и спросил,внутренне торжествуя: — Да тебе, неинтересно, наверное, всякий бред слушать.Так, бабушкины сказочки. Чая налить?

— Да погоди ты со своим чаем! Ты мне лучше скажи, почему,действительно, Ганза этот участок не стала колонизировать? Правда, странно.Отчим говорил, что у них там в последнее время вообще проблема с перенаселением— места не хватает уже на всех. С жиру бесятся. И как же это они упустят такуювозможность еще немного земли под себя подмять? Вот уж не похоже на них! — Ага,интересно все-таки? Так вот, странник этот заходил довольно далеко. Говорил,что идешь, идешь — и ни души. То есть вообще никого и ничего, как в том туннелеза Сухаревской. Ты представляешь, крыс даже нет! Вода только капает… станциизаброшенные стоят, темные… словно на них и не жили никогда… И постоянно давиттакое ощущение опасности… Так и гнетет… Он быстро шел — без препятствий ведь…Чуть не за полдня прошел 4 станции. Отчаянный человек, наверное… Надо же так —в такую дичь одному забраться… В-общем, дошел он до Севастопольской. А там —переход на Каховскую. Ну, ты знаешь Каховскую линию. Там и станций-то всеготри. Не линия, а какое-то недоразумение. Аппендикс какой-то… И наСевастопольской он решил заночевать. Перенервничал, утомился… Нашел тамкакие-то щепки, костерок сложил, чтобы не так жутко было, я думаю, залез в свойспальный мешок и лег спать посередине платформы. И ночью…

На этом месте Женька встал, потягиваясь, и с садистскойулыбкой сказал: — Нет, ты как знаешь, а я определенно хочу чая! — и, недожидаясь ответа, вышел с чайником из палатки, оставляя Артема наедине свпечатлениями от рассказанного.

Артем, конечно, разозлился на него за эту выходку, но решилдо конца истории дотерпеть, а уж потом высказать Женьке все, что он о немдумает. Неожиданно он вспомнил о Хантере и о его просьбе… или даже скорееприказе… Но потом мысли снова вернулись к Женькиной истории.

Вернувшись, тот налил Артему полный граненый стакан враритетном железном подстаканнике, в каких когда-то разносили настоящий чай впоездах, и посоветовал: — Ты лучше пей. Тебе понадобится… Так вот, лег он спатьрядом с костром, и вокруг тишина такая, тяжелая такая тишина стоит, как будтоуши ватой залеплены… И посреди ночи вдруг будит его странный такой звук…совершенно сумасшедший, невозможный звук… Он прямо потом облился холодным и таки подскочил… услышал он детский смех. Заливистый такой детский смех… Со стороныпутей. Это в четырех станциях от последних людей… Там, где даже крысы не живут,представляешь? На покинутой станции… Было с чего так переполошиться… Онвскакивает, бежит через арку к путям… И видит… На станцию въезжает настоящийпоезд… настоящий состав… Фары так и сияют, слепят — он мог без глаз остаться —хорошо, вовремя прикрылся. Окна желтым светятся, люди внутри… и все это вполной тишине! Ни звука! Ни гула мотора не слышно, ни стука колес… В полномбеззвучии вплывает этот поезд на станцию и неспеша так уходит в туннель… Тыпонимаешь? Мужик просто так и сел, у него с сердцем плохо стало… И ведь люди вокнах, вроде бы живые люди, разговаривают о чем-то неслышно… И вот поезд вагонза вагоном проходит мимо него, и он видит — в последнем окне последнего вагонастоит ребенок лет семи, и смотрит на него. Смотрит, пальцем показывает, исмеется… И смех этот слышно! Такая тишина, что мужик слышит, как у него сердцеколотится, и еще этот детский смех… Поезд уходит в туннель, и смех звенит всетише и тише… затихает вдали. И снова — пустота… И абсолютная, страшная тишина.

— И тут он проснулся? — ехидно, но с надеждой в голосеспросил Артем.

— Если бы! Бросился назад, к погасшему костру, собралпоскорее свои манатки и бежал безостановочно обратно до Тульской, проделал весьпуть за пару часов. Очень страшно было, надо думать…

Артем так ничего и не смог из себя выдавить, и затих,впечатленный историей. В палатке воцарилась тишина. Наконец, совладав с собойи, кашлянув, убедившись, что голос его не подведет и он не даст петуха, онспросил у Женьки так равнодушно, как у него только получилось: — И что, ты вэто веришь?

— Просто это не первый раз, когда я слышу такие истории проСерпуховскую линию, — ответил тот. — только я тебе не всегда рассказываю. С тобойведь даже не поговоришь об этом как следует. Сразу ерничать начинаешь… Ладно,Артем, засиделись мы с тобой… Скоро на работу уже идти… Собираться надо. Давайуже там договорим.

Артем нехотя встал, потянулся, и поплелся домой — собратьсебе что-нибудь перекусить на работе. Отчим все еще спал, на станции былосовсем тихо — уже, наверное, был отбой и до начала ночной смены на фабрикеоставалось уже совсем немного. Надо было поторапливаться. Проходя мимо палаткидля гостей, в которой остановился Хантер, Артем увидел, что полог откинут ипалатка совершенно пуста, и что-то екнуло у него в груди. До него началонаконец доходить, что все то, о чем он говорил с Хантером — не сон, что все этопроизошло с ним на самом деле, и что развитие событий может иметь самоенепосредственное отношение к нему, и, в сущности, определить его дальнейшуюсудьбу…