Когда журналист, интервьюировавший отца Филипа, спросил обэтом, тот рассмеялся и ответил, что все возможно. Он добавил, однако, чтоименно Джеймс Бенкрофт установил традицию, передающуюся от отца к сыну, —традицию тренировки и обучения наследника с самого детства, с того времени,когда ребенок становился достаточно взрослым, чтобы обедать с родителями. Застолом отец начинал с того, что рассказывал наследнику обо всем происходившем вмагазине. Для ребенка эти истории становились чем-то вроде сказки, рассказаннойна ночь. Постепенно возрастали волнение и желание узнать, что будет дальше,незаметно накапливались знания. Накапливались и впитывались. Позже обсуждалисьпроблемы попроще и предлагалось найти способ выйти из положения. Отцывнимательно выслушивали отпрысков, пусть даже те оказывались не правы. Но ведьне решение проблемы было главной целью. Самым главным считалось научить,ободрить и возбудить интерес.

В конце статьи автор спрашивал Сирила о преемниках, и, думаяоб ответе дедушки, Мередит всегда ощущала ком в горле:

— Мой сын уже унаследовал должность президента. У него одинребенок, и когда придет время занять кресло отца, не сомневаюсь, что Мередит счестью выполнит свой долг. Я хочу лишь дожить до того, чтобы увидеть это своимиглазами.

Мередит знала, что если отец настоит на своем, ей никогда невидеть президентского поста в фирме, и хотя он всегда обсуждал дела с дочерью,совсем как его отец когда-то, тем не менее был непреклонен в своем нежеланиивидеть ее на должности хотя бы начальника отдела. Она поняла это как-то заужином, вскоре после похорон деда. В прошлом Мередит не раз упоминала онамерении следовать традиции и занять свое место в фирме, но отец либо неслушал, либо не верил ей. Однако в тот вечер он впервые принял ее слова всерьези с безжалостной откровенностью сообщил, что не желает и не думает о том, чтоона пойдет по его стопам. Эту привилегию он оставлял для будущего внука. ПотомФилип холодно ознакомил дочь с еще одной традицией, о которой ей ничего не былоизвестно. Женщины семьи Бенкрофтов не работали в магазине и вообще нигде неработали. Их долг — быть примерными женами и матерями и посвящать оставшеесявремя благотворительным и общественным делам.

Но Мередит не собиралась смириться с этим, не могла, по крайнеймере сейчас. Задолго до того, как она влюбилась в Паркера или думала, чтовлюбилась, другое, более сильное чувство владело сердцем — настоящая любовь к«ее» магазину. Уже в шесть лет она была в дружеских отношениях со всемишвейцарами и охранниками, в двенадцать знала имена и обязанности всехвице-президентов, в тринадцать попросила отца взять ее в Нью-Йорк, где провеладень в огромном универмаге Блумингдейла, переходя из отдела в отдел и знакомясьс работой прекрасно отлаженного механизма, пока отец был на совещании вконференц-зале. Уезжая из Нью-Йорка, она уже имела собственное мнение, хотя ине очень верное, насчет того, почему «Бенкрофт» гораздо лучше «Блуми».

Теперь, в восемнадцать, она уже имела представление опроблемах компенсации работникам, принципах закупки товара, коэффициентедоходности и об ответственности за качество продаваемого товара. Все эти вещинеотразимо притягивали ее, именно это она хотела изучать и не собираласьпровести следующие четыре года, постигая романские языки и искусствоВозрождения.

Когда Мередит сказала об этом отцу, тот с такой силой ударилкулаком по столу, что подпрыгнули тарелки:

— Ты поступишь в Мэривилль, где учились обе твои бабки, истанешь жить дома. Дома! Ясно? Разговор окончен!

Он отшвырнул стул и ушел.

Ребенком Мередит из кожи вон лезла, чтобы сделать емуприятное и угодить оценками, манерами, послушанием. Говоря по правде, она былаидеальной дочерью. Теперь же, однако, приходилось признать, что цена мира ипокоя в доме становилась слишком высокой, и от Мередит требовалось полностьюотказаться от планов на будущее и подчинить собственную индивидуальностьнесправедливым требованиям, не говоря уже о том, чтобы пожертвоватьобщественной жизнью. Его бессмысленный отказ позволить дочери встречаться смужчинами или ходить на вечеринки не был сейчас основной проблемой для Мередит,однако этим летом стал причиной разногласий и бесконечного стыда и смущения.Теперь, когда Мередит исполнилось восемнадцать, отец, вместо того чтобысмягчиться, казалось, с каждым днем становился все строже. Если Мередитназначала кому-то свидание, Филип лично встречал молодого человека у двери,подвергал бесконечному перекрестному допросу и обращался с ним при этом соскорбительным пренебрежением, обычно приводившим к тому, что тот никогда иникуда не приглашал больше Мередит. Кроме того, он установил смехотворноеправило, по которому дочь должна была возвращаться домой не раньше полуночи.Если Мередит ночевала у Лайзы, он обязательно изобретал причину, чтобыпозвонить и убедиться, что она именно там. Когда дочь отправлялась покататьсяна машине, отец требовал подробного отчета о том, куда она поедет, а повозвращении домой Мередит должна была рассказать, что делала каждую минуту. Ивсе эти годы, проведенные в закрытых школах, отличавшихся строжайшимиправилами, девушка мечтала ощутить на губах вкус свободы. Сама мысль о том, чтопридется четыре года провести дома, под бдительным оком отца, была невыносимой.

Но до сих пор она никогда не думала о том, чтобывзбунтоваться, потому что любой мятеж только подливал масла в огонь. Отецненавидел, когда ему перечили, и, рассердившись, был способен неделями неразговаривать с дочерью. Но не только боязнь его гнева заставляла Мередитбеспрекословно слушаться отца. Прежде всего, она все сделала бы, чтобызаслужить его одобрение, и, во-вторых, понимала, как, должно быть, унизила егораспущенность матери и последовавший за этим скандал. Рассказав ей обо всем, Паркердобавил, что отец чрезмерно оберегает ее лишь потоку, что боится потерять, ведьу него больше никого не осталось, и, кроме того, смертельно опасается, чтокакой-нибудь неосторожный поступок дочери пробудит к жизни старые слухи исплетни о поведении матери.

Мередит не особенно понравилось последнее замечание Паркера,но она хотела понять отца и провела пять недель, пытаясь объясниться с ним.Потерпев неудачу, девушка начала спорить, горячиться и вчера дело дошло донастоящего сражения, первого в их жизни. Из Северо-западного университетапришел счет за обучение, и Мередит отнесла его в кабинет к отцу, спокойно итихо объявив:

— Я не собираюсь в Мэривилль. Поступлю в Северо-западный иполучу диплом, который действительно чего-то стоит.

Она вручила отцу счет, но он отбросил тонкий листок бумаги ипоглядел на дочь с таким выражением, от которого желудок свело судорогой.

— Неужели? — процедил он язвительно. — И каким же образом тысобираешься платить за обучение? Я уже сказал, что не дам ни гроша, и дотридцати лет ты не имеешь права ни цента тронуть из наследства. Теперь ужеслишком поздно пытаться получить стипендию, и банк не даст тебе кредита, такчто можешь позабыть о своих дурацких идеях. Будешь жить дома и учиться вМэривилле. Ты поняла меня, Мередит?