– Вы сказали: «Я до конца все поняла», – напомнила Лена, –что именно вы поняли до конца?

– Ну, на самом деле я, конечно, преувеличила. Я почти ничегоне поняла. Я сейчас все время Думаю, голову ломаю: кому и зачем все это былонужно?

– Вам кто-то поручил вернуть мне вещи?

– Нет, никто не поручал. Я сама. Случайно журнал купила,увидела вашу фамилию. По вашему телефону никто не отвечал, я позвонила главномуредактору, и секретарша сказала, вы сегодня будете на работе. А вещи я ведьсама едавала под расписку, мне их кладовщица и отдала. Я сказала, мол, больнаявыписывается. Она и проверять не стала.

– Простите, Валюша, я вас перебью. Можно, я включу диктофон,и вы подробно, по порядку расскажете все, что произошло на ваших глазах тойночью? Не возражаете?

– Конечно, не возражаю, – кивнула Валя, – обязательно надово всем разобраться. Я знаю, вы заявление в милицию написали. Правильносделали. Только лучше не в наше отделение, а куда-нибудь повыше.

Слушая сбивчивый Валин рассказ, Лена все больше убеждалась:во всем происшедшем с ней не было ни единой случайности. Ни единой, кроме,пожалуй, того, что она сбежала. Для них ее побег был действительнослучайностью. Теперь они не оставят ее в покое. «Скорая», которую она заметилаиз окна магазина на Шмитовском, была та самая, не какая-нибудь другая. Еще, ещераз этот проклятый «микрик» появится в ее поле зрения… рано или поздно они еевозьмут. Пока ей просто везет, она ускользает. Но рассчитывать на везениенельзя. Надо как-то действовать, стать полноправным игроком, а не мишенью.«Куда ты лезешь? усмехнулась про себя Лена. – Собираешься, как Моська, на слонапогавкать? Раздавит тебя слон. Но, с другой стороны, есть Кротов, есть Гоша,есть, наконец, эта девочка, Валя…»

– Я еще удивилась, – донесся до нее как бы издалека Валинголос, – если вам вкололи такую дозу, что вы второй час спите, то и он тожедолжен спать. Ему ведь через вашу кровь все поступает. А он не спал. Двигался.Знаете, как будто чувствовал…

Лена побледнела, и Валя заметила это.

– Елена Николаевна, вы не волнуйтесь. Хватит вамволноваться. Вредно это для вашего малыша. Ему и так досталось. Он ведь всевместе с вами переживает, даже голоса слышит. Может, не правда, конечно, проголоса, но что переживает это точно.

– Знаете что, милые дамы, – неожиданно вмешался молчавший доэтого Гоша, я сейчас пойду, чаю нам всем принесу, а потом выскажу вам оченьинтересную мысль, которая только что пришла в мою глупую голову.

Он вернулся через пятнадцать минут с подносом, на которомстояли три чашки с горячим чаем, блюдце с кусочками сахара и лежаланераспечатанная пачка печенья.

– Я сама не понимаю, – говорила Валя, – ну, ошиблись,допустили халатность. Никто не хочет отвечать. Но зачем понадобилось вас потомразыскивать? Почему вдруг уволился Симаков?

– Минутку, милые дамы! – Гоша поставил поднос на журнальныйстолик и сделал ораторский жест рукой, призывая к тишине. – Около года назадвидел я по телевизору один сюжетец. В прямом эфире выступал некий деятель,фамилии не помню, и рассказывал о препаратах, которые производятся изнерожденных детей. То есть из плодиков, извлеченных в середине беременности.Там еще используется эта, как ее? Ну, мешок, в котором ребенок живет.

– Плацента! – подсказала Валя.

– Во, правильно, плацента. Я запомнил этот сюжет потому, чтоведущий, уж не помню кто, пытался перевести разговор на нравственную сторонуэтого дела и призывал звонить телезрителей, высказываться. Мне стало интересно,что скажут телезрители. Так вот, звонков было много, и говорили – знаете, что?Говорили, будто безнравственна цена препарата, его недоступность для рядовыхграждан. Спрашивали, где можно купить, при каких болезнях помогает. Но никто,ни одна сволочь не заикнулась, что производить лекарства из живых детей –паскудство.

– Господи! – выдохнула Валя. – Как мне это в голову непришло? Я тоже слышала о таком. Раньше этими препаратами лечили всяких членовЦК, эстрадных звезд, а теперь, наверное, лечат «новых русских». Во всем миретакое производство запрещено. Это же настоящее людоедство. В Англии, например,детишек, родившихся на двадцать пятой неделе, выхаживают.

– Лен, ты Кротову звонила? – спросил Гоша.

– Я с ним вчера встречалась. Он сказал: «Нет признаковпреступления».

– Ну ничего себе! Хватают, усыпляют, потом гоняются по всейМоскве, – Гоша даже присвистнул, – и, видите ли, нет признаков преступления!

– Для производства такого препарата нужна лаборатория, –задумчиво произнесла Лена, – она может быть и в самой Лесногорской больнице, игде-то еще. Но логично им сделать лабораторию прямо в больнице. Место тихое,ничего никуда перевозить не надо. Там сырье изъяли, там и переработали. Валя,как вы думаете, такая лаборатория будет отличаться от обычной, которая есть влюбой больнице?

– Я не знаю, – пожала плечами Валя, – прежде всего долженбыть холодильник, в который не сунут нос случайные люди. И, наверное, какое-тоособое оборудование. Хотя". Понимаете, если об этом открыто говорят потелевизору, даже рекламируют, то это законно. Во всем цивилизованном мирезапрещено, а у нас в России – можно.

– Если бы все было законно, – заметил Гоша, – это была бысолидная московская клиника, в которую никого насильно не потащили бы.

– Они на мне серьезно прокололись, – спокойно сказала Лена,– теперь они не оставят меня в покое…

* * *

В половине шестого вечера белая «Волга» Гоши Галицынапритормозила у коммерческого ларька. Гоша в короткой замшевой куртке и длинномбелом шарфе вышел из машины и купил в ларьке коробку импортных конфет. Затем онвернулся за руль.

Через несколько десятков метров «Волга» завернула за угол ивъехала во двор длинного многоподъездного дома.

– Пересядь назад и жди меня, – сказал Гоша Лене.

Спрятав конфеты под куртку, он быстро обогнул дом и вошел вдверь, к которой была прибита табличка «Женская консультация».

Народу оказалось мало, у окошка регистратуры – вообщеникого. Пожилая регистраторша читала любовный роман в мягкой обложке. Очкисъехали на кончик носа.

– Здравствуйте! – нежно позвал ее Гоша, приникнув лицом кокошку.

Регистраторша с явным недовольством оторвалась от романа исердито уставилась на молодого человека:

– В чем дело?

– Только вы можете мне помочь. Великодушно простите забеспокойство. Я понимаю, рабочий день кончается…