В гостиной не оказалось никаких документов. Мы перешли вбиблиотеку, полутемную комнату, выходящую окнами на подъездную аллею. В нейстояло большое старинное бюро орехового дерева.

Мы довольно долго изучали его содержимое. Там царила полнаянеразбериха. Счета, перемешанные с долговыми расписками. Письмапригласительные, письма с требованиями вернуть долг, письма друзей.

– Сейчас мы наведем здесь идеальный порядок, – непререкаемозаявил Пуаро.

Через полчаса он с удовлетворенным видом откинулся на спинкустула и оглядел дело наших рук. Все было аккуратно рассортировано, надписано,разложено по местам.

– Ну, теперь все в порядке. Нет худа без добра. Нам таквнимательно пришлось их разбирать, что мы, конечно, ничего не пропустили.

– Ваша правда. Хотя, впрочем, ничего и не нашли.

– Разве что это.

Он перебросил мне письмо. Оно было написано крупным,размашистым, очень неразборчивым почерком.

«Милочек!

Вечеринка была – прелесть. Но сегодня мне что-то не по себе.Ты умница, что не притрагиваешься к этой дряни: никогда не начинай, дорогая.Бросить потом чертовски трудно. Приятелю я написала, чтоб поскорей возобновилзапас. Какая гнусность наша жизнь!

Твоя Фредди».

– Февраль этого года, – задумчиво заметил Пуаро. – Я спервого взгляда понял, что она принимает наркотики.

– Да что вы? Мне и в голову не приходило!

– Этого трудно не заметить. Достаточно взглянуть ей в глаза.А эта удивительная смена настроений! То она взвинчена, возбуждена, то вдругбезжизненная, вялая.

– Пристрастие к наркотикам влияет ведь и на нравственность,не так ли? – сказал я.

– Неизбежно. Но я не считаю мадам Райс настоящейнаркоманкой. Она из начинающих.

– А Ник?

– Не вижу ни малейших признаков. Если она и посещает иногдатакие вечеринки, то не для того, чтобы принимать наркотики, а лишь ради забавы.

– Рад слышать.

Я вдруг вспомнил, как Ник сказала, что Фредерика иногдабывает не в себе. Пуаро кивнул и постучал пальцами по письму.

– Вне всякого сомнения, она имела в виду именно это. Ну чтож, здесь мы вытащили пустой номер, как у вас говорят. Теперь поднимемся в комнатумадемуазель.

В комнате Ник стоял письменный стол, но в нем было довольнопусто. И снова никаких признаков завещания. Мы нашли паспорт на машину иоформленный по всем правилам сертификат месячной давности на получениедивиденда. Иными словами, ничего интересного для нас.

Пуаро вздохнул – он был возмущен.

– Молодые девицы! Как их воспитывают нынче? Не учат нипорядку, ни методичности! Она очаровательна, наша мадемуазель Ник, но ведь онаветрогонка. Право же, ветрогонка.

Он знакомился теперь с содержимым комода.

– Но, Пуаро, – сказал я с некоторым замешательством, – этонижнее белье.

– Ну и что ж, мой друг?

– А вам не кажется, что мы, так сказать, не имеем…

Он рассмеялся:

– Нет, право же, мой бедный Гастингс, вы человекВикторианской эпохи. Будь здесь мадемуазель, она сказала бы то же самое.Наверное, она бы заметила, что у вас мозги набекрень. В наши дни молодые ледине стыдятся своего белья. Лифчики и панталоны перестали быть постыдной тайной.Изо дня в день на пляже все эти одеяния сбрасываются в двух шагах от нас. Дапочему бы и нет?

– Я все-таки не понимаю, зачем вы это делаете?

– Послушайте, мой друг. Можно не сомневаться, чтомадемуазель Ник не держит свои сокровища под замком. А где же ей прятать то,что не предназначено для посторонних глаз, как не под чулками и нижними юбками?Ого! А это что такое?

Он показал мне пачку писем, перевязанную выцветшей розовойленточкой.

– Если не ошибаюсь, любовные письма мсье Майкла Сетона.

Он хладнокровно развязал ленточку и начал раскрыватьконверты.

Мне стало стыдно за него.

– Нет, так не делают, Пуаро! – воскликнул я. – Что это вам,игра?

– А я ведь не играю, мой друг. – Его голос стал вдругжестким и властным. – Я выслеживаю убийцу.

– Да, но читать чужие письма…

– Может быть, бесполезно, а может быть, и нет. Я ничем недолжен пренебрегать, мой друг. Между прочим, мы могли бы читать вместе. Двепары глаз увидят больше, чем одна. И пусть вас утешает мысль, что преданнаяЭллен, возможно, знает их наизусть.

Все это мне было не по душе. Однако я понимал, что вположении Пуаро нельзя быть щепетильным. Я постарался заглушить голос совести,вспомнив в утешение прощальные слова Ник: «Можете осматривать все, что угодно».

Письма были написаны в разное время, начиная с прошлой зимы.

«1 января

Ну вот и Новый год, родная, и я полон самых лучших замыслов.Я так счастлив, что ты меня любишь, я просто поверить боюсь своему счастью. Всямоя жизнь стала другой. Мне кажется, мы оба знали это – с той самой первойвстречи. С Новым годом, хорошая моя девочка.

Навсегда твой Майкл».

«8 февраля

Любимая моя!

Как мне хотелось бы видеть тебя чаще. Идиотское положение,правда? Я ненавижу эти мерзкие уловки, но я ведь рассказал тебе, как обстоятдела. Я знаю, как тебе противно лгать и скрытничать. Мне тоже. Но мы и в самомделе могли бы все погубить. У дяди Мэтью настоящий пунктик насчет раннихбраков, которые губят мужскую карьеру. Как будто ты могла бы погубить моюкарьеру, ангел мой милый!

Не падай духом, дорогая. Все будет хорошо.

Твой Майкл».

«2 марта

Я знаю, что не должен был писать тебе два дня подряд. Но немогу. Вчера в самолете я думал о тебе. Я пролетал над Скарборо. Милое, милое,милое Скарборо, самое чудесное место на свете. Родная моя, ты и не знаешь, какя люблю тебя.

Твой Майкл».

«18 апреля

Любимая!

Все решено. Окончательно. Если я выйду победителем (а я имбуду), то с дядей Мэтью можно будет взять твердую линию, а не понравится – егодело. Ты прелесть, что интересуешься моим длинным описанием «Альбатроса».