– Похоже, нет.

– Ну, скажи им, чтобы они меня отпустили. Липа!

– Я?! – поразилась бедная Олимпиада Владимировна. – Я должнасказать?!

– Ну, хотите, я скажу, – внезапно предложил Добровольский.

– А вы-то тут при чем?!

– Какая разница, кто скажет? Все равно полиция никого неотпустит, это совершенно очевидно!…

По лестнице на площадку второго этажа поднималасьПарамонова, а за ней трюхала вертлявая старушка. Парамонова качалась из стороныв сторону, как будто тянула тяжелую баржу, а старушка подпрыгивала и стараласьрассмотреть, что происходит на площадке.

В это время на третьем этаже вдруг хлопнула дверь – всезамерли и подняли головы, – заскрипели ступеньки, на стену упала длинная тень ипоказались кеды на белой резиновой подошве, потом вытянутый и побелевший отмногочисленных стирок некогда синий свитерок, на который опускаласьмонументальная борода.

– Я пришел сказать, – сказал обладатель бороды замогильнымголосом и поднял вверх правую руку. – Я пришел сказать вам: случилось то, чтодолжно было случиться!

Олимпиада от растерянности посмотрела почему-то наДобровольского, Люсинда прыснула со смеху, бабки переглянулись, а Парамоновавдруг перестала раскачиваться, схватилась за перила и прошипела:

– Ах ты, сучок болотный! Сидишь себе в норе, носа не кажешь,да?! Случилось, что должно! Да ты же его небось сам и подтолкнул! Ты хде былвсе это время?! Ты хде был, когда мово мужа с крыши кидали?! Бомж проклятый,писатель он, видали мы таких писателей!

И она бросилась вперед и вцепилась ему в бороду так, чтоЖорж Данс зашатался и упал. Вдвоем с Парамоновой они покатились по ступенькам,сбили с ног гадалку Любу, которая только охнула и села на них верхом.

Парамонова выла и молотила кулаками куда ни попадя, Жоржвыворачивался и кричал, и все про то, что он точно знал, что так и будет,где-то лаяла собака, Люсинда хохотала во все горло, истерзанный молодой человекс портфелем стонал, а Олимпиада кричала:

– Остановитесь! Остановитесь же! – И, кажется, в воздухе надними реяли клочья вырванной бороды.

Добровольский, наблюдавший за заварухой с неподдельныминтересом, глянул на Олимпиаду, подошел к куча-мала поближе, примерился и двумяруками поднял с пола тетку в халате. Поднял и отставил ее к стене. Посмотрелеще и выдернул бородатого пророка, изрядно ощипанного, но не побежденного.Парамоновой же, которая все порывалась дотянуться и вцепиться в пророка, онгромко сказал:

– Брейк! – И взяв под мышки, отволок ее к противоположнойстене.

– Ну, доберусь я до тебя, попомнишь меня тогда, гадползучий! И никакая ментура мне не указ! Я, может, сегодня кормильца потеряла,кто мне пенсион будет выдавать?! Ты, что ли, убивец?!

Некоторое время все молчали, а потом по лестнице поднялсястарший лейтенант. Вид у него был усталый.

– Нет на нем никаких проводов, – негромко сообщил онДобровольскому. Почему-то все нынче обращались только к нему. – Если б вызнали, как вы меня все достали!… А это кто такой?!

Все соседи разом повернулись, и Добровольский повернулсятоже, и оказалось, что у стены рядом с тяжело дышавшей и хватавшейся за сердцегадалкой Любой стоит гладкий розовый мужчина в небольших очочках. Он был всветлом плаще, в одной руке держал портфель, а в другой шляпу и вид имелдовольно растерянный.

– Добрый вечер, Владлен Филиппович, – поздороваласьОлимпиада. – У нас опять чрезвычайное происшествие.

– Какой ужас! – сказал мужчина гулким и приятным голосом. –Я видел внизу тело. Мои соболезнования, – и он слегка поклонился Парамоновой,которая сморкалась в огромный платок, – мои самые искренние соболезнования. Вашмуж был прекрасный, добрый человек, отличный общественник, он никогда не ставилсвои интересы выше интересов нашего дома, так сказать, в целом.

Добровольский поймал себя на том, что смотрит нанеобыкновенного человека, вытаращив глаза, моргнул и усмехнулся.

– Да вы откуда взялись?! – взревел старший лейтенант. –Документы ваши!

– Господи, да это Владлен Филиппович Красин, наш сосед, –нетерпеливо сказала Олимпиада. – Мы все его отлично знаем!

– Отлично! – влезла с подтверждениями Люсинда.

Старший лейтенант мельком глянул в протянутый ему паспорт,сунул его обратно Красину и повторил:

– Как вы все меня достали! Ну, где чердак?…

– Да что ж это такое делается?! – опять заголосилаПарамонова, которой больше никто не говорил «соболезную», а ей так хотелось, чтобыеще сказали, и страшно было, что, как только она перестанет кричать, все пронее позабудут. Про нее и про то, какое у нее горе. – Да как же это, товарищвоенный?! А вы мне справку-то дадите, что муж мой был невинно убиен на крыше?!

– Успокойтесь, мамаша, – грубо сказал старший лейтенант. –Все вы получите, и справку тоже, а насчет вашего мужа я и сам пока не знаю,убиен он или сам по себе свалился.

– То ись как? – подала голос шустрая старушка. – То ись как– сам свалился? С чего это он стал бы валиться?

– А говорят, нетрезвый был!

– Да кто такое говорит?! – почти завыла Парамонова. – Да ктотакое может говорить, когда мой муж был целиком и полностью непьющий!

– Да вы ж только что… – простодушно удивился старшийлейтенант Крюков, – вы давеча сами сказали, что он был выпивши, когда на крышуполез, и что в прошлый раз тоже нетрезвый снег кидал! Говорили или нет?

– Говорила она, – встряла Люсинда Окорокова, – я самаслышала!

– Ну, вот видите. И соседи слышали. А ну-ка, девушки,проводите гражданку до дому, а я на крышу поднимусь, посмотрю, что там к чему.

– Я провожу, – вызвался Добровольский.

Он должен был еще раз посмотреть на открытую дверь вквартиру покойного Племянникова и сделать так, чтобы лейтенант ее тоже заметил.

Кто и зачем открыл ее, да еще в такой неподходящий момент?!

Гуськом они поднялись по лестнице на третий этаж, гделампочка светилась тусклым светом и черные тени прятались по углам.

– Эта лестница, что ли?

– Господин полицейский, – начал Добровольский и осекся.

Дверь в ту самую квартиру была плотно закрыта, и бумажкаприклеена, и не было никаких сомнений в том, что она и не открывалась с тогозлополучного вечера.

– Ну чего? – грубо спросил старший лейтенант. – Или выпризнаться хотите, что всех тут положили просто так, из спортивного интереса?