Олежка всегда долго и старательно занавешивал окна шторами,проверял, нет ли случайных щелей, и не имело никакого значения, что Олимпиадиныокна выходят как раз на ряд старых лип, за которыми пустырь, за пустыремгаражи, а дальше стройка, и решительно некому подсматривать оттуда за Олежкой,но он утверждал, что с открытыми шторами ему «неуютно».

Ну, и шут с ними, со шторами, неуютно так неуютно!… Ей-точто, пусть хоть ставни приколотит, главное, чтобы ему было хорошо и свободно, аона сама уж как-нибудь… перетерпит.

Еще он долго и старательно принимал душ – большоедостоинство, между прочим! – а Олимпиаде все время почему-то казалось, что там,в ванной, он в гигиенических целях протирает себя марганцовкой или салициловымспиртом. Потом он приходил в комнату, укладывался, вздыхал, некоторое времяактивно гладил Олимпиаду по спине и слегка по груди, уверял ее, что ему с нейхорошо, и… засыпал.

«По графику» на «все остальное» был отведен один день внеделю. Но и этот один день не приносил ничего… феерического.

Поцеловав ее некоторое время, очень старательно и оченьмокрыми поцелуями, он аккуратно приступал к делу и делал его уныло иоднообразно, видимо, так же, как заполнял договоры об аренде квартир «надлительный срок».

Олимпиада в это время чувствовала себя отчасти этой самойквартирой, которую арендовали на длительный срок.

Он не любил, когда она проявляла излишнюю активность,утверждая, что это пошло. Он не говорил ей ни слова, утверждая, что мужчины такустроены, в постели говорить не умеют. Он то и дело испуганно шептал ей: «Нешуми!», когда она издавала какие-то звуки, и она замолкала.

Он никогда не целовал ее «просто так», а только «снамерениями», и если она спрашивала, ну, почему, почему он никогда ее непоцелует и не обнимет, произносил длинную речь о том, что «просто так» он неможет, что ему нужно долго готовиться, что все это совсем не просто, что ондолжен каждый раз к ней «привыкать», и еще что-то длинное, со множествомпунктов, как тот самый договор об аренде.

При этом он не пил, не тратил ее деньги, мог помыть посуду,если она просила, по выходным ходил с ней в гости и в кино, с удовольствием игордостью демонстрировал ее своим друзьям, поверял ей свои секреты, а что ещенужно?…

Конечно, конечно, не об этом было написано в книгах, не этопоказывали в фильмах про любовь, но Олимпиада Владимировна, будучи девушкойрассудительной во всех отношениях, со временем стала считать все слухи пролюбовь… несколько преувеличенными.

Или нет, не так.

Олимпиада Владимировна, будучи девушкой рассудительной, современем стала считать, что у нее как раз такая любовь и есть.

Ну и что? А мне даже нравится!…

Полная предсказуемость, никаких бурь и истерик, на которыенужно тратить время и душевное здоровье, никаких непредвиденных обстоятельств.Конечно, скучно немного, да и темпераменты у них, как бы это получше сказать,видимо, наверное, может быть, отчасти, немного… разные, ну и что?

Ее мать из-за большой любви потеряла все – даже себя самое,и Олимпиада Владимировна ничего такого решительно не желала!

Впрочем, однажды она предприняла попытку поговорить с ним ожизни и любви и пожалела об этом.

Олежка сделал страшные глаза и сказал с отчаянием, что она«совершенно его не понимает». Что он понятия не имеет, чего она от него хочет.Что он работает, устает, ему нужны «условия», а они есть не всегда.

Тут Олимпиада решила уточнить, что именно за условия емунужны и почему они есть не всегда, если постель все время одна и та же, иквартира одна и та же, и даже она сама. Олимпиада, все время одна и та же!

Олежка разобиделся совершенно.

Ну, он так устроен!… Для воодушевления – сама понимаешь, вкаком смысле! – ему необходимы соответствующее настроение и состояние души. Итела. Да, вот именно, еще и тела! И если она этого не понижает, грош ей ценакак его любимой женщине. А всякие такие разговоры-переговоры о предмете стольделикатном он – если она хочет знать! – считает пошлостью и неприличием. Вотименно, неприличием! Она насмотрелась голливудских фильмов, где показываютневесть кого, а не нормальных, отягощенных думами, мамами и риелторскимиконторами, в которых работает главный Олежкин враг Тырышкин, мужчин! Только вэтом самом кино все непрерывно целуются, обнимаются и друг с другом спят. Он,Олежка, считает – если она хочет знать! – это занятие совершенно бессмысленными ничего не добавляющим ни уму, ни сердцу! Да и для тела, по большому счету,это сплошное перенапряжение, а удовольствие так себе, средненькое. Вот так!Поэтому, если она хочет непрерывных пошлых удовольствий – сама понимаешь, вкаком смысле! – то пусть обращается к кому-то другому. Его, Олежку, все и такустраивает.

Олимпиада робко возразила, что да, она хочет удовольствий –и именно в том смысле! – но не видит в этом ничего плохого. Именно потому, чтоон, Олежка, ее любимый мужчина, она и ведет с ним эти самые разговоры, а не былбы он любимым мужчиной, она бы с ним таких разговоров не вела. Но что же ейделать, если она… если для нее… если ей не хватает десяти минут раз в неделюего унылых укачиваний!

Нет, нет, конечно, она так не сказала, как-то по-другомувыразилась, как-то нежно и осторожно, ибо глянцевые журналы эти – Библия,Коран, Книга судеб и Молитвослов современной молодой женщины – предупреждали,что с мужчинами «об этом» нужно говорить осторожно, намеками, иносказательно,да еще так, чтобы он, боже сохрани, не догадался, что он чем-то плох! Ибо, впротивном случае, у него может «совсем пропасть интерес», и тогда его придетсялечить у доктора для возбуждения этого самого «интереса»!

Олежка в тот момент обижаться передумал, обнял ее, пощекоталза ушком, слегка поцеловал и сказал, что все у них хорошо, а дальше будеттолько лучше, и все она придумывает, и ничего такого ей на самом деле не надо,и не сварит ли она ему кофе?

Она сварила, смутно надеясь, что обещанное улучшение как рази наступит сегодня ночью, но Олежка забрался в постельку, вкусно зевнул, великодушнопотрепал ее по затылку, давая возможность приникнуть к его мужественной груди,и через десять минут спал, сладко посапывая.

Олимпиада пошла на кухню, докурила его сигарету – хотяникогда не курила! – и налила себе джину из квадратной бутылки.

Джин без тоника на вкус был гадкий, какой-то острый, царапалязык и горло и в желудке, кажется, тоже производил какие-то разрушительныедействия.

– Ну и ладно, – вслух сказала она себе, рассматривая Олежкинбычок в своих пальцах. – Подумаешь! Не очень-то и хотелось.

Видимо, он прав. Жить в реальной жизни в соответствии сголливудскими или книжными стандартами – глупость, недаром она так часто и с такимупоением ругала Люсинду за пристрастие к детективам!