— Тогда — это планета, на которой только ведётся подготовкак грандиозным испытаниям! — твёрдо заявил дед.

— Ты уверен? — тихо спросил я.

— Вовсе нет. Но это та версия, из которой стоит исходить.Она заставит нас быть предельно осторожными.

— Значит, ты за высадку?

— Конечно. Только об одном заклинаю — не надо принимать этиартефакты за признаки чего-то абсолютно чуждого и экзотического. Этомаксимальная ошибка, которую мы можем допустить!

— Андрей Валентинович, я не собираюсь спорить. — В голосеДанилова был живейший интерес. — Но неужели стоит сознательно всё упрощать?Подходить к проявлениям чужого разума только с человеческих позиций, оперируялишь нашими критериями?

— Стоит. Потому что чуждых критериев мы всё равно не поймём,— ворчливо отозвался дед. — И знаешь, Саша, до сих пор мой примитивныйчеловеческий подход ещё не давал сбоев.

— Хорошо! — обрывая спор, сказал я. — Дед — за высадку.Счётчик?

— Да! — выпалил дед. Через мгновение голос рептилоидаизменился, и счётчик подтвердил: — За высадку.

— Саша?

— Теперь-то… — Полковник хмыкнул. — В любом случае — мы вменьшинстве. За, если тебе угодно формальное подтверждение.

— Маша?

— Против, — сухо ответила девушка.

— Почему?

— Просто чтобы не было единогласного решения.

«Похищение» явно пошло ей на пользу. Во всяком случае,ирония из её уст была явлением неожиданным. Кивнув, я серьёзно объявил:

— Ну а я, конечно, за высадку.

— Полетаем, смертнички? — подытожил Данилов. — На мой взгляд,расстояние между этими объектами — пятьдесят, максимум сто километров…

Я кивнул, доверяясь глазомеру полковника. Честно говоря, ябы не отказался предоставить руководство ему, оставайся между нами хоть теньпрежних отношений. И Данилов это почувствовал.

— Петя, командуешь ты, но я бы посоветовал сесть километрахв десяти-двадцати от одной из аномалий. И желательно, в области с комфортнойтемпературой. Вероятно, разумно будет идти пешком.

— Хорошо.

Борт-партнёр, мы опускаемся. Требования к точке посадки…

Если переоборудованный инженерами Алари «Волхв» казалсяДанилову немыслимым, недостижимым прорывом в технологии, то что говорить окорабле Геометров.

Кроме плазменного шквала за обшивкой, никаких привычныхатрибутов посадки не было. Ни перегрузок, ни вибрации корпуса, ни хотя бызвуков, неминуемо проникающих в кабину челнока.

Проблем с запасом тяги тоже не существовало, мы снижались потакой энергоёмкой траектории, что любого баллистика хватил бы удар.

— Даже Сильные расы не склонны к подобным экспериментам, —изрёк Данилов, когда корабль снизил скорость. — Это же не просто энергоемко,это ещё и опасно. Нагрузка на конструкцию…

Его по-прежнему давило техническое совершенство Геометров.Когда-то прогресс общества мерили научными достижениями, производительностьютруда, спортивными успехами отдельных людей. Данилов, видимо, оставался в пленуподобных схем.

В отличие от меня.

Нет, я не знаю, чем на самом деле одна цивилизацияпревосходит другую. Дальностью путешествий? Прочностью сплавов? Неисчерпаемымдоступом к энергии? Тогда Геометры и впрямь верх совершенства. Впрочем, есливзять ту тонкую материю, которую принято считать человеческим счастьем, то издесь ситуация неоднозначна.

Ведь они счастливы…

Пусть, на мой взгляд, их общество лишено неизменныхатрибутов свободы, пусть бесспорный прогресс в нём прикрывает казарменныйаскетизм. Но ведь если взвесить баланс добра и зла, счастья и несчастья, то итут Земля безнадёжно проиграет Геометрам. Тысячи таких «санаториев», как«Свежий ветер», в котором я удостоился чести побывать, не перевесят самойзаурядной исправительной колонии на Земле. И если «всего лишь» девяностопроцентов населения Родины считают себя счастливыми — нам абсолютно нечего импротивопоставить. Не «золотые двадцать процентов» не тот слой населения самыхразвитых стран Земли, что ухитряются жить в комфорте и довольстве взадыхающемся от нищеты мире.

Я не знаю, почему мы лучше Геометров. Я даже не знаю, чтовыбрали бы простые люди на Земле — гордую и нищую свободу или заботливыйпатронаж Наставников. Мнение Данилова и Маши — не в мою пользу.

Одно я знаю точно.

Если в этом погруженном во тьму мире, что стелется сейчаспод нами — не верящими друг в друга, мечтающими о разном, абсолютнонесовершенными людьми, если в этом мире есть хоть малейший шанс остановитьГеометров, отвлечь их от Конклава… такого ненавистного Конклава, — я найду этотшанс.

Найду — или навсегда останусь во тьме.

— Петя, у Геометров реально сесть — так? — спросил дед.

Я покачал головой. Нет. Нигде и никогда, если планетаразвита хотя бы до того уровня, что был на Земле в конце прошлого века, подобныепосадки невозможны. Каждый стережёт своё самое большое сокровище — небо.

Данилов откашлялся и монотонным, унылым голосом произнёс:

— И поняли Геометры, что подобная беспечность есть самоебольшое коварство… И убежали они в панике на другой конец Галактики, даже непотрудившись разобраться… Пётр, если что — я пойду к ним летописцем. Получится?

— Получится, — согласился я. Данилов был не просто выбит изколеи — если уж его прежнее бесконечное балагурство выродилось в отчаянныепопытки сострить.

Скорость скаута уже упала до каких-нибудь четырёхсот-пятисоткилометров в час. Он нёсся над плоской, серовато-коричневой, каменистойравниной. Как ни странно, но на поверхности планеты, лишённой солнца, былодовольно светло — как на Земле в полнолуние. Небо, тонущее в звёздах небогорело над миром Тени.

Привстав — движение почти не ощущалось, — я прижался ккуполу. Глупо, конечно, ведь это просто экран, а не стекло. Но качествоизображения осталось идеальным.

В сотне метров под нами неслись покатые холмы. Какие-тоблёстки на поверхности… нет, вряд ли что-то искусственное, скорее рудныевыходы. Да есть ли здесь жизнь?

— Пётр, сядь, — попросил Данилов. Все его инстинктыпротестовали против подобного безумия — стоять в корабле, совершающемдинамические манёвры.

Я подчинился. В конце концов, углядеть ничего нового неудастся — корабль и сам контролирует пространство.

И почти сразу же скаут резко пошёл вниз — у меня всё замерловнутри, не от ощущения падения — его не было, а от закружившегося вокруг мира.Корабль скользнул к поверхности по дуге, завис на миг — и опустился. Ровныйнеуловимый шум исчез — дыхание механизмов стихло.