– Понятно, понятно, – закивал Луч. – Мы намашине, это не сложно…

– А масло? – продолжал провоцироватьГангут. – А насчет колбаски?

Однако лед был расколот, и ехидство московскогоинтеллектуала пропало втуне.

– А это вам надо, друзья, в Орел ехать, – пояснялиженщины. – У нас тут, врать не будем, колбасы не бывает. Масло иной разподвозят, а за колбасу этого не скажешь. Надо в Орел ехать, и то с утра только.В этот час уже все продано. Вы сами-то, друзья, куда едете?

– В Москву.

– Ну, там всего навалом! – радостно зашумелиженщины. Они повернули к машине.

– Ну, как по-твоему, что моральней: супермаркет«Елисеев и Хьюз» или гастрономия в городе Фатеж? – спросил Гангут.

– Не знаю, что моральнее, но «Елисеев и Хьюз» –аморальнее, – мрачно ответил Луч.

– Значит, вечное издевательство над людьми и вечнаятупая покорность менее аморальны? Тогда позволь тебе преподнести советскийсувенир из глубины России, отвези его на Остров и угости друзей.

Гангут протянул Лучникову плоскую банку консервов. По бокубанки вилась призванная возбуждать аппетит надпись: КАЛЬМАР НАТУРАЛЬНЫЙОБЕЗГЛАВЛЕННЫЙ.

Воспоминания об этой банке, о городке Фатеж и еще какая-тогадость угнетали Лучникова. «Питер» гудел на высотной стальной дороге, солнцезаливало благословенный край, в стекле спидометра отражались рыжие усыЛучникова, которые всегда ему были по душе, но весь сегодняшний деньосновательно угнетал Андрея Лучникова, и он ехал сейчас к отцу в дурномнастроении. Кальмар натуральный обезглавленный? Такого рода воспоминания оконтиненте присутствовали всегда. Невразумительное сообщение из ЗападнойАфрики? Перекрестился на светофор? Встреча с этими дурацкими Нессельроде?Возраст, в конце концов, паршивое увеличение цифр.

Все это, конечно, дрянь, но дрянь обычная, нормальная. Междутем Лучникова – вот наконец-то нащупал! – угнетала какая-то страннаятревога, необычное беспокойство. Что-то мелькнуло особенное в голосе отца,когда он произнес: «Нет, приезжай обязательно завтра». Что же это? Дапросто-напросто слово «обязательно», столь не свойственное отцу. Он, кажется,никогда не говорил, даже в детстве Андрея, «ты обязательно должен это сделать».Сослагательное наклонение – вот язык Арсения Николаевича. «Тебе бы следовалосесть за книги…» «Я предложил бы обществу поехать на море…» В таком родеобщался старый «доброволец» с окружающими. Явно вымученный императив в устахотца беспокоил и угнетал сейчас Лучникова.

Они виделись не так уж редко: собственно говоря, ихразделяли всего один час быстрой езды по Восточному и полчаса кружения побоковым съездам и подъемам. Арсений Николаевич жил в своем большом доме насклоне Сюрю-Кая, и Андрей Арсениевич любил бывать там, выбегать утром наплоскую крышу, ощущать внизу огромное свежайшее пространство, взбадриватьсяпрыжками с трамплина в бассейн, потом пить кофе с отцом, курить, говорить ополитике, следить за перемещением ярко раскрашенных турецких и греческихтральщиков, что промышляли у здешних берегов под присмотром серой щучки,островной канонерки. Крымчане берегли свои устричные садки, ибо знаменитыекрымские устрицы ежедневно самолетами отправлялись в Париж, Рим, Ниццу, Лондон,а оставшиеся, самые знаменитые, подавались на стол в бесчисленных туристскихресторанчиках. Налоги же с устричных хозяйств шли прямиком в военноеминистерство, так что щука-канонерка берегла эти поля с особым тщанием.

Перед началом серпантина на Сюрю-Кая Лучников на минутуостановился у обочины. Он всегда так делал, чтобы растянуть чудесный миг –появление отцовского дома на склоне. Широчайшая панорама Коктебельской бухтыоткрывалась отсюда, и в правом верхнем углу панорамы прямо под скальнымистенами Пилы-Горы тремя белыми уступами зиждился отцовский дом.

Собственно говоря, здесь тоже не было никакой ностальгии.Арсений Николаевич построился здесь каких-нибудь восемь-десять лет назад, когдабурно разрослись в Восточном Крыму его конные заводы. В те времена параллельнос лошадиным бизнесом невероятно выросла и популярность Лучникова-старшего средиостровного общества. Определенные круги даже намекали Арсению Николаевичу, чтобыло бы вполне уместно выставление его кандидатуры на выборах ПредседателяВременной Думы, то есть практически крымского президента, блестящих данных,дескать, Арсению Лучникову не занимать: один из немногих оставшихся участниковЛедяного Похода, боевой врэвакуант, профессор-историк, персона, «вносящаяогромную лепту в дело сохранения и процветания русской культуры», и в то же времяевропеец с огромными связями в Западном мире, да к тому же еще имиллионер-коннозаводчик, «способствующий экономическому процветанию БазыВременной Эвакуации», то есть Острова Крыма.

Уже и еженедельники начали давать репортажи об АрсенииЛучникове, о его удивительном доме на диком склоне, о натуральной ферме заСвятой Горой, о новой породе скаковых лошадей, выведенной на его заводах. Сталуже создаваться имидж, «Лучников-лук» – длинный худой старик со смеющимисяглазами, одетый, как юноша: джинсы и кожаная куртка.

Трудно сказать, намеренно или случайно отрезал себе АрсенийНиколаевич пути к президентству. Однажды в телеинтервью в ответ на вопрос: «Авас не смущает, что ваш удивительный дом стоит в сейсмически опаснойзоне?"» – он ответил:

– Было бы смешно жить на Острове Крым и боятьсяземлетрясений.

Эта фраза вызвала бурный всплеск фаталистического веселья истранной бодрости: как смешно, в самом деле, бояться землетрясений подрадарами, ракетами и спутниками красных, в восьмидесяти километрах отсупердержавы, любимой и трижды проклятой исторической родины – СССР.