– Мы жили поврозь. Муж дозволил мне навещать его одинраз в неделю. Мы обменивались несколькими словами, потом я готовила ему фуро иподогревала кувшинчик сакэ – это была единственная плотская отрада, которую онпозволял себе воскресными вечерами. Пока Мэйтан сидел в бочке с горячей водой,я ждала в саду – супруг не разрешал мне находиться рядом. Потом, ровно часспустя, подавала ему полотенце, выливала воду, и мы расставались до следующеговоскресенья…

Сатоко замолчала, низко опустив голову, а Фандорин подумал,что, наверное, лишь японская жена способна на подобное самопожертвование,причём, конечно же, ни разу не пожаловалась, не позволила себе ни единогоукоризненного взгляда.

– Так было и в минувшее воскресенье. Я наполнила фуроводой, которую сначала принесла из колодца, а потом подогрела. Помогла Мэйтанусесть, поставила рядом кувшинчик и вышла побродить по саду – там, где хоронятмонахов и отшельников. Это совсем близко от места, где похоронили мужа… –Голос вдовы чуть дрогнул, но рассказ не прервался. – В небе светила полнаялуна, так что было совсем светло. Вдруг у ограды гайдзинского кладбища яувидела высокую фигуру в длинном чёрном одеянии.

– У ограды? – быстро спросил ЭрастПетрович. – С этой стороны или с той?

– Сначала мне показалось, что человек стоит с другой,гайдзинской стороны, но потом фигура сделала странное движение, как будтопередёрнулась, и сразу оказалась ближе, в монастырском саду. Я увидела, что этобродячий монах комусо – как положено, в рясе, на голове тэнгай.

Так называлась соломенная шляпа особой формы, закрывавшаялицо до самого подбородка, с прорезями для глаз. Фандорин не раз видел наулицах Иокогамы этих безликих странников, собиравших подаяние для своейобители.

– В монахе было что-то необычное, я не сразу поняла,что именно – только когда он приблизился. Во-первых, он был ужасно высокий,даже выше, чем вы. Во-вторых, он как-то слишком плавно шёл – словно непереступал ногами по земле, а плыл или скользил по ней. Впрочем, толкомразглядеть это я не могла – над травой стелился ночной туман. Да и невежливопялиться на ноги святому человеку. Я приняла его за гостя храма. Поспешиланавстречу, поклонилась и спросила, не могу ли я ему чем-нибудь услужить. Бытьможет, он заблудился в саду, или не может найти уборной, или желает отдохнутьна скамье возле Карпового пруда.

Монах ничего не отвечал. Тогда я разогнулась, посмотрела нанего снизу вверх и увидела… увидела, что у него нет головы. Сквозь редкоеплетение соломы зияла пустота. У комусо прямо над плечами мерцал жёлтый дисклуны. Тут он протянул ко мне руку, и я увидела, что рукав рясы тоже пуст – внём одна чернота. А потом я уже ничего не видела, потому что милосердный Буддадозволил мне лишиться чувств. Ах, почему оборотень не высосал мою кровь? Всёравно я была в обмороке и ничего бы не ощутила!

Это была единственная фраза, которую рассказчица произнеслас чувством. Эраст Петрович знал, что Сатоко – женщина здравого ума, вряд лисклонная к истерическим галлюцинациям, и не нашёлся, что сказать – так поразилаего эта фантастическая история.

А ужасная Эми Тэрада воскликнула:

– И она ещё спрашивает! Потому он и не стал сосать вашукровь, что вы лишились чувств. Сигумо должен смотреть в глаза жертвы, иначе емуневкусно. Уж я-то его повадки знаю!

– Кто-кто? Сигумо? – повторил вице-консулнезнакомое слово.

– Расскажите про Паука Смерти, дочь моя, –наклонился к карлице настоятель. – Господину чиновнику восьмого ранга этобудет интересно. В мире Будды немало диковинного, и нам, жалким недоумкам,подчас не под силу разобраться в этих пугающих явлениях. Остаётся лишь уповатьна молитву. Прошу вас, Тэрада-сан.

Фандорин заставил себя смотреть на полуженщину-полуребенка,чтобы не оскорблять её чувств. Вот ведь странно! Каждая из частей тела ЭмиТэрады была само совершенство: и утончённое лицо, и очаровательное миниатюрноетельце, но, прилепленные друг к другу, две прекрасные половинки образовывалипоистине устрашающее целое.

– Мой отец, наследственный владелец прославленногокупеческого дома, отличался набожностью и два раза в год – перед цветениемсакуры и на праздник Бон – со всей семьёй непременно отправлялся на богомолье вкакой-нибудь известный храм или монастырь, – охотно начала Эми. Сразу быловидно, что эту историю она рассказывала много раз. – Так было и в то лето,когда мне сравнялось четыре года. Мы приехали в этот достославный монастырь, чтобыпочтить память предков. Ночью мои родители отправились на реку – спустить наводу поминальный кораблик, а меня оставили в гостевых покоях, на попеченииняньки. Она скоро уснула, я же, взбудораженная ночлегом в непривычном месте,лежала на футоне и смотрела на потолок. Снаружи светила луна, и по доскамколыхались причудливые чёрные пятна – это покачивались деревья в саду поддуновением ветра. Вдруг я заметила, что одно из пятен гуще остальных. Оно тожедвигалось, но не влево-вправо, а сверху вниз. Я смотрела на него во все глаза ивдруг поняла: это не тень, а какой-то чёрный комок или сгусток. Он завис надмоей похрапывающей нянькой, немного покачался и стал перемещаться в моюсторону, быстро увеличиваясь. Я увидела, что это огромный чёрный паук, который раскачивалсяна свисавшей с потолка паутине. Хоть я была совсем ещё крошка и мало чтопонимала, но мне сделалось невыносимо страшно – так страшно, что перехватилодыхание. Я хотела позвать няньку, но не могла.

Эми испытующе заглянула Фандорину в глаза, чтобы проверить,насколько тот увлечён рассказом.

Вице-консул слушал внимательно и даже иногда вставлялучтивые восклицания: «Ах вот как?», «О!», «Э-э-э?!», но пигалице этого,кажется, показалось недостаточно. Она зловеще сдвинула брови и заговориласдавленным, замогильным голосом: