– Я зажмурилась от ужаса, а когда открыла глаза,увидела над собой монаха в чёрной рясе и низко опущенной соломенной шляпе. Впервый миг я обрадовалась. «Дяденька, – пролепетала я. – Как хорошо,что ты пришёл! Здесь был большой-пребольшой паук!» Но монах поднял руку, и изрукава ко мне потянулось мохнатое щупальце. О, до чего оно было отвратительно!Я ощутила острый запах сырой земли, увидела прямо перед собой два ярких,злобных огонька и уже не могла больше пошевелиться. Вот отсюда по всему телустала разливаться холодная немота. – Крошечная ручка с длинными, покрытымилаком ноготками коснулась горла. – Сигумо наверняка высосал бы из меня всюкровь, но тут нянька громко всхрапнула. На миг паук расцепил челюсти, яочнулась и громко заплакала. «Что? Плохой сон приснился?» – спросила нянькахриплым голосом. В то же мгновение монах сжался, превратился в чёрный шар истремительно взлетел к потолку. Секунду спустя осталось лишь пятно, но и онопревратилось в тень… Я была слишком мала, чтобы толком объяснить родителям, чтосо мной произошло. Они решили, что я заболела лихорадкой и это из-за неё моётело перестало расти. Но я-то знала: это Сигумо высосал из меня жизненные соки.

Она заплакала, что, очевидно, входило в ритуал рассказа. Вовсяком случае ни Сатоко, ни настоятель утешать её не стали. Плакала Эми весьмаизящно, прикрыв лицо узорчатым рукавом, а потом деликатно высморкалась вбумажный платочек.

Добродушно улыбнувшись, преподобный сказал:

– Нет худа без добра. Зато мы имеем счастье уже стольколет оказывать вам гостеприимство, дочь моя. Госпожа Тэрада со слугами ислужанками проживает в особом доме, на территории монастыря, – пояснилСогэн вице-консулу. – И мы от души этому рады.

Эми взглянула из-за рукава на дипломата и поняла, что тот неслишком впечатлен её историей. Глаза кукольной женщины сердито засверкали, инастоятелю она ответила грубо:

– Ещё бы! Ведь батюшка платит за меня монастырю немалыеденьги! Лишь бы я не мозолила ему глаза своим уродством!

И тут уж разрыдалась по-настоящему, громко и зло. Согэннисколько не обиделся.

– Как знать, что такое уродство? – примирительносказал он. – Безобразнейший из смертных бывает прекрасен в глазах Будды, анаипервейшая красавица может казаться Ему мерзким гноилищем.

Но это глубокомысленное суждение не утешило Эми, онаразревелась ещё пуще.

Наклонившись к Сатоко, коллежский асессор вполголосаспросил:

– Значит, вы не видели, как всё произошло? Обморок былтаким глубоким?

– Когда мы нашли Сатоко-сан, то решили, что она мертва, –ответил за вдову преподобный. – Сердце билось медленно, едва слышно.Лекарю удалось вернуть её к жизни лишь ценой многочасовых усилий при помощикитайских иголок и прижиганий моксой. К тому времени тело несчастного Мэйтанауже давно унесли. Поистине прискорбная кончина для праведника.

– А все потому что меня не послушали, – шмыгнуланосом Эми. – Что я вам сказала, когда возле павильона нашли кучу?

– П-простите? – удивился Эраст Петрович.

– Мне неловко говорить за столом о подобныхвещах… – Сатоко виновато посмотрела на дипломата. – Но за неделю досмерти, утром, муж обнаружил на пороге своей кельи большую кучу нечистот.

– Дерьма, – коротко пояснил настоятель удивлённоподнявшему брови Фандорину. – Здоровенную. Человеку столько не навалить,даже если он съест целый мешок риса с соевым соусом.

– А Сигумо может! – блеснула глазами Эми. –Облик у него паучий, а дерьмо человечье, потому что он оборотень. Я сразу тогдасказала Сатоко-сан: «Неспроста это, берегитесь. Какой-нибудь нечистый духподбирается к вашему супругу». Сказала я так или нет?

– Да, это правда, – тихо молвила Сатоко. – Ая лишь посмеялась. Никогда себе этого не прощу. Но покойный супруг не верил внечистую силу и мне запрещал…

– Это потому что он был гайдзин, хоть и святойотшельник, – отрезала Эми. – Душа у него была неяпонская. Нипочём емубыло не достичь просветления, так до скончания века и топтался бы на восьмойступени.

Бестактное замечание повлекло за собой продолжительнуюпаузу. Настоятель наморщил лоб, но так и не вспомнил какого-нибудьспасительного изречения. Послушник вжал голову в плечи. Сатоко просто опустилаглаза.

– П-преподобный, а мог бы я посмотреть на место, гдеумер Мэйтан? – спросил Эраст Петрович.

– Разумеется. Вас проводит Араки. – Настоятелькивнул на послушника. – Всё покажет и расскажет. К тому же именно онпервым обнаружил Мэйтана.

Коллежский асессор и его провожатый прошли через посыпанныйбелым песком двор, миновали трёхъярусную пагоду и оказались в монастырскомсаду, замечательно просторном и тенистом.

– Раньше сад был ещё больше, но пришлось отдатьполовину под кладбище заморских варваров, – сказал Араки и, покраснев,поправился. – То есть, я хотел сказать, господ иностранцев.

– А где же келья Мэйтана?

– Она была за колодцем, вон в тех зарослях, –показал монашек. – Но после того, что случилось, отец Согэн провёлцеремонию очищения: сжёг павильон дотла, чтобы отогнать от нехорошего местазлых духов.

– Сжёг? – нахмурился вице-консул. – Ну,рассказывайте. Лишь то, что видели собственными глазами. И, пожалуйста, ничегоне упускайте, никаких п-подробностей.

Араки кивнул и старательно наморщил лоб.

– Значит, так. На рассвете я проснулся и вышел понужде. По малой нужде. Я всегда в четвёртом часу после полуночи просыпаюсь ивыхожу по малой нужде, даже если накануне выпил всего одну чашку чаю. Таково ужустройство моего мочевого пузыря. Должно быть, он…

– Подробно, но не до такой степени, – перебил егоФандорин. – Итак, вы проснулись в четвёртом часу. Где находится вашаспальня?

– Младшая братия спит вон там, – показал Араки надлинное одноэтажное здание. – У нас в конце коридора есть своё отхожееместо, но на рассвете я всегда хожу мочиться в сад – там такой чудесныйпредрассветный сумрак, так благоухают растения, и уже начинают петь птицы…

– П-понятно. Дальше.

– Ночью я несколько раз просыпался, потому что где-тоблизко выли и рычали собаки. Когда же я вышел в сад, то увидел, что вон там,подле сточной канавы, собралась целая свора бродячих псов. Они лезли друг надруга, шумели. Раньше такого никогда не случалось. Я подошёл, чтобы ихотогнать…

– В канаве что-нибудь было? – быстро спросилдипломат.