Великая монархиня звала своего маленького спасителя«талисманчиком» и любила, чтоб он был рядом, особенно когда решала важныегосударственные дела. Любила повторять, что ей сего мальчика само Провидениепослало, что это Господь побудил малое дитя разбить смертоносный бокал. Бывало,задумается повелительница над трудным решением и вдруг бросит на воспитанникастранный взор, не то испытующий, не то даже боязливый. Иной раз и мнениеспрашивала. Митя сначала гордился таким к себе уважением, а потом понял — ей неразум его нужен, а нечто другое. Не вслушивалась она в прямой смысл-сказанного,а тщилась угадать в звуке слов некое потаенное значение, будто вещает немаленький придворный в бархатном камзольчике, а дельфская пифия.

К примеру, на послеполуденном докладе было. Государынясидела разморенная, прикрыв глаза. То ли слушала, то ли нет. Сзади —камер-фрейлина, перебирает пальчиками у ее величества в волосах. Как найдетнасекомое, давит ногтем о плоскую золотую коробочку, вошегубку. Митя был наобычном месте, низенькой скамеечке, читал Линнееву "Философиюботаники".

Камер-секретарь, претолковый молодой человек, хоть и оченьнекрасивый (кто ж красивого на такую должность пустил бы?), зачитывал депеши.

— В истекшем 1794 году в городе Санкт-Петербурге народилось6750 человек, умерло 4015.

Императрица открыла глаза:

— Сколько ж прибавилось?

Камер-секретарь стал шевелить губами, а Митя, не отрываясьот чтения:

— Две тыщи семьсот тридцать пять.

— Плодятся — стало быть, сыты, ненапуганы и жизнью довольны,— кивнула Екатерина, снова смежила веки.

Докладчик читал дальше:

— Из Америки пишут. Против индейцев, обеспокоившихКентукскую область, выслан корпус добровольнослужащих, который и разбил ихсовершенно.

Митя вспомнил саженного индейца. Представил, как тоткрадется в ночи к ферме белого поселянина. В руке у него боевой топор, заспиной колчан со стрелами. Куда как страшно! Молодцы добровольнослужащие.

— Оттуда ж. Неприятное известие с острова Гваделупа.Французы в начале октября принудили англичан сдаться на капитуляцию иотправиться в Англию, обещав в продолжение войны не служить уже больше противфранцузской республики.

Царица нахмурилась — не любила французов.

Камер-секретарь заметил, стушевался:

— Тут еще, того хуже…

— Ну же. — Государыня покачала головой. — Знаю я тебя,иезуитская душа. Самую пакость на конец приберег. Проверяешь, гневлива ли. Негневлива, не опасайся.

Тогда молодой человек тихо прочел:

— Французы взяли город Амстердам…

— Да что ж это, Господи! — ахнула Екатерина. — Когда ж наних, проклятых, укорот сыщется?

Вдруг повернулась к Мите и спрашивает:

— Что делать, душенька? Объединиться с Европой противякобинцев, или пускай они и дальше промеж себя режутся, друг дружку ослабляют?Скажи, дружок, отчего эти голодранцы всех бьют? Ведь и ружей у них не хватает,и пушек, и мундиров нет, и в провианте недостача? Что за напасть такая?

И смотрит на него с надеждой, словно ей сейчас некая великаяистина откроется.

А Митя рад принести благо человечеству. Линнея отложил,постарался говорить попроще и не тараторить, чтоб до нее как следует дошло:

— Это они оттого регулярную армию бьют, что у французовтеперь равенство, и солдат не скотина, которая вперед идет, потому что сзадикапрал с палкой. Свободный воин маневр понимает и знает, за что воюет.Свободные люди всегда и работать, и воевать будут лучше, чем несвободные.

Хотел хоть немножко подвигнуть Фелицу к пониманию того, чтоневозможно на исходе восемнадцатого столетия большую часть подданных содержатьв постыдном рабстве.

А она в ответ:

— Как верно! Вот уж воистину устами младенца! — И секретарю.— Пиши указ: следующий рекрутский набор произвесть не из крепостных крестьян, аиз вольных хлебопашцев, ибо рожденные свободными к воинскому ремеслу пригодныбольше.

Остолбеневшего Митю в щеки расцеловала, подарила лаковыесани с царского каретного двора. Вот оно каково властителям-то советовать —хотел добра, а вышло зло.

Или еще случай был.

Раскладывала государыня пасьянс-солитэр, пребывала вмечтательном настроении.

— Ах, — говорит, — мой маленький птенчик, отчего это старомумужчине, хоть бы даже и шестидесятилетнему, незазорно жениться на молоденькой,а зрелой даме того же возраста повенчаться с мужчиной двадцати шести или семилет почитается невозможным?

И опять смотрит с надеждой, вздохнуть боится.

Подумав, Митя ответил так:

— Это, удумаю, оттого, ваше величество, что отшестидесятилетнего старичка все-таки еще могут дети произойти, а ушестидесятилетней бабушки приплода быть не может.

Женятся-то ведь, чтобы население преумножать, иначе зачембы?

Кстати и факт подходящий вспомнился.

— Однако науке известны и исключения. Я читал, что в 1718году в мексиканском вице-королевстве некая Мануэла Санчес шестидесяти трех летзабрюхатела и произвела на свет мертвого младенца женского пола весом семьфунтов три унции и два золотника, сама же померла от разрыва детородныхорганов.

Императрица карты швырнула, велела выйти вон, у самой слезыиз глаз. А что такого сказал?

Правда, потом вышла следом в коридор, приласкала, назвала«простой душой» и «деточкой». Многие это видели, и Митин «случай» засиял ещеярче.

При дворе уж и без того много говорили о чудесном ребенке иособом расположении к нему матушки-царицы. Само собой, явились и просители.Один камергер ходатайствовал, чтоб его приглашали на малоэрмитажные собрания.Поклонился фунтом бразильянского шоколаду. Вице-директор императорских театров,пришедший хлопотать за дозволение к постановке некоей игривой пьесы, похоже, неожидал, что прославленный Митридат окажется настолько мал. Вручил заготовленныедары не без смущения: полфунта виргинского табаку и новейшее изобретение отдурной болезни — прозрачный капушончик из пузыря африканской рыбы. Табак Митяотдал камердинеру, шоколад съел сам, а растяжной капушончик выказал себянезаменимой вещью для опытов с нагреванием газа.