Бросив бумаги на стол, она снова села за телефон и уже черезнесколько минут разговаривала с одним из руководителей линейного отдела милициив аэропорту Шереметьево.

– Жорочка, ты меня сразу убивать будешь или погодишьмалость, пока я подарок привезу?

– О-о-о, Настасья, пропащая душа! – расхохоталсяГеоргий. – А мы тебя ждали, ждали, я народ целый час к столу не пускал,думал, ты вот-вот подвалишь, а ты, поганая, так и не появилась. Чем оправдыватьсябудешь?

– Любовью, Жорик, чем же еще. Вечной моей любовью ктебе. Я, честно, собиралась приехать, подарок купила, он до сих пор у меня всейфе булькает. Но не сложилось. Ты же знаешь нашу жизнь суматошную.

– Знаю, знаю. – Георгий и не думал обижаться, онпрекрасно знал, что оперативник своему времени не хозяин. – Чегозвонишь-то? В любви объясняться?

– Просьбу просить. Неприличную.

– Это интересно. Валяй, проси свою просьбу.

– Жора, я тебе перекину по факсу списочек, а ты проверьрейсы на Вену с 10 по 13 сентября. Меня интересует, сколько фамилий из моегосписка улетело этими рейсами.

– Рейсы только на Вену или через Вену тоже?

– Тоже, конечно.

– И как скоро?

– Это и есть самая неприличная часть моей просьбы.

– Ну, ты пога-аная, – протянул Георгий. Это былолюбимое его словечко, он заменял им массу других существующих в русском языкеприлагательных и произносил как-то по-особому, с фрикативным «г» и долгимвыразительным «а», из-за чего звучало оно ласково и вовсе не сердито.

Договорившись с Георгием, Настя сделала еще несколькозвонков и, воспользовавшись дружескими связями, попросила проверить лицензиюТарадина и его разрешение на хранение и ношение оружия. «Вот так, ВладимирАнтонович, – сказала она сама себе. – И я не буду с вами встречатьсяраньше, чем получу ответы на мои запросы».

Ребята из лицензионно-разрешительной службы отзвонилисьпервыми и сообщили, что все в порядке: лицензия и разрешение на оружиеподлинные, оба документа выданы в феврале 1995 года в УВД того города, гдеживет Денисов. Георгий из Шереметьева прорезался, когда было уже почти восемьвечера.

– Ну что, Жорочка? – с нетерпением спросила Настя.

– Похоже, они все улетели. Тю-тю.

– Точно? Все до единого?

– Точно. Разными рейсами, в разные дни, но улетели все.Во всяком случае в твоем списке нет ни одной фамилии, которая не попалась бымне в списке пассажиров. Имена и годы рождения совпадают.

– Спасибо тебе. Ты меня порадовал.

– Да ну? А я думал, ты огорчишься, что они все свалили.Ну, бывай, Настасья, подарок мой никому не наливай, я днями сам заскочу, оказиябудет.

Повесив трубку, Настя почувствовала, что напряжение немногоотпустило ее. Пока все укладывается в ту легенду, которую ей выдал Денисов.Частный детектив Тарадин и в самом деле собирается проверять людей, вылетавшихв определенный период в Вену. Но нельзя быть такой легковерной. А вдруг в Вену,как в былые времена на подмосковную дачу, съезжались какие-то авторитеты иворотилы? Вдруг они решили провести сходку-совещание-разборку-дележку вкомфортабельных европейских гостиницах? Надо проверить список еще раз. Пустьего окинут опытным взглядом ребята из управления по борьбе с организованнойпреступностью. И если не скажут, что все имена в этом списке им знакомы, тогдавсе в порядке. Тогда, может быть, и вправду все дело в женщине, которую любилДенисов и которую убили в Австрии.

Помещение кафедры не было приспособлено для проведениязаседаний, поэтому те, кто хотел провести время в более или менее комфортныхусловиях, приходили пораньше и занимали удобные места. Удобными считалисьстулья рядом со столами, где можно было вытащить бумаги и потихоньку заниматьсякакой-то своей работой, делая вид, что внимательно слушаешь. Если сесть за столне удавалось, приходилось сидеть, как говорил Юрий Оборин, с голыми коленками.Ни книжку положить, ни газету, ни тем более рукопись, над которой нужнопоработать. Многие преподаватели кафедры уголовного права во время такихзаседаний проверяли курсовые или дипломные работы – чего зря время терять.

Оборин пришел за двадцать минут до начала и успел занятьсамый лучший стол у окна в углу. Он был аспирантом третьего года обучения и накафедре появлялся только в дни заседаний или когда назначалась встреча снаучным руководителем. Третий год аспирантуры был самым свободным. Если напервом году нужно было три раза в неделю ходить на обязательные занятия пофилософии, иностранному языку, социологии и еще целому ряду предметов, а навтором на него сваливали самые «трудные» группы, в которых нужно было вестисеминарские и практические занятия, поскольку аспиранту полагалось отработатьпедагогическую практику, то третий год целиком посвящался написаниюдиссертации. Дергать аспирантов-третьегодков по пустякам считалось неприличным.

Почти вслед за Обориным на кафедре появилась доцентПрохоренко, тучная немолодая женщина, обладавшая громовым голосом и несноснымхарактером.

– Юра! – обрадованно кинулась она кОборину. – Ну-ка быстренько посмотри эти работы, выступишь рецензентом.

Она положила перед ним несколько папок и швырнула сверхубланки формализованных рецензий.

– Что это, Галина Ивановна?

– Это конкурсные работы студентов. У нас же ежегоднопроводится конкурс на лучшую студенческую научную работу, ты что, забыл? Мы этиработы выдвигаем от кафедры на общефакультетский конкурс, а потом они идут намежфакультетский тур, потом на межвузовский. Давай, Юра, давай, не спи,просмотри их, заполни бланки, скажешь пару слов.

Читать студенческие работы Оборину не хотелось.

– Почему я? – угрюмо спросил он. – Большеникого нет на кафедре?

– Не ты один, я всем распихала по пять-шесть работ.Знаешь, сколько ребят по уголовному праву пишут? А меня Черненилов назначилответственной за кафедральный тур, ношусь теперь с этими работами как с писанойторбой. Как будто мне больше всех надо! Там моих всего четыре человека, а я завсех отвечай.

Юре хотелось, чтобы Галина Ивановна скорее умолкла, от еекрика начинали вибрировать барабанные перепонки, поэтому он со вздохомпододвинул к себе стопку работ и раскрыл первую. Народ постепенно началподтягиваться, комната заполнилась голосами, стало трудно сосредоточиться.Наконец с опозданием на пятнадцать минут появился завкафедрой Черненилов,молодой энергичный доктор наук, вечно занятый какими-то делами и ни разу никудане пришедший вовремя. Надо отдать ему должное, он всегда извинялся заопоздания, и на свежего человека это еще могло произвести впечатление. Послетретьего раза все начинали понимать, что извинения эти никоим образом несвидетельствуют об уважении к тем, кого Черненилов вызвал на определенное времяи заставил ждать. Вариантов было всего два: машина застряла в пробке возлекинотеатра «Ударник» или поезд метро остановился в тоннеле. При этом менялосьтолько время застревания – от двадцати минут до часу. Поскольку Чернениловруководил кафедрой уже четвертый год, то на чей-нибудь глупый вопрос: «Гдешеф?» – обязательно следовал ответ: «Сидит в метро» или «Стоит в пробке». Копозданиям все привыкли точно так же, как и к неискренним извинениям и лживымобъяснениям.