– Флютек оставил земную юдоль. Представился. Florentibusoccidit annis.[61] Короче говоря, умер… Естественной смертью,представь себе. Одни ему петлю пророчили, другие ему петли желали, но никто несомневался, что этот прохвост попрощается с этим миром не иначе как на виселице.А он, вообрази, умер, как ребенок, или как монашка. Во сне, в сладком.Улыбающийся.

– Неимоверно.

– Поверить трудно, – согласился Шарлей. – Нопридется. Есть много свидетелей. В частности Гашек Сикора, ты помнишь ГашекаСикору?

– Помню.

– Гашек Сикора принял временно должность и обязанностиФлютека. А он, чтоб ты знал, очень благосклонно к тебе расположен. С какойпричиной это может быть связано, не догадываешься?

– С двумя. Два мягких шанкра, оба в месте досадном инеприятном для женатого мужчины. Я его вылечил магической мазью.

– Боже великий! – Шарлей возвел очи к небу. –Серце ликует, когда видишь, что бывает еще благодарность в этом мире.Достаточно сказать, что именно он послал нас к тебе на подмогу. Езжайте,сказал, под Совинец и Шумперк, отбейте, сказал он, Рейневана, пока его до Прагине довезли, Прага ему не к добру. Что там с Рейневаном было, сказал он, то ужбыло. Его милость Неплах, говорил, имел к нему что-то, но его милость Неплахумер. Мне, сказал он, это дело ни к чему, а когда Рейневан исчезнет, дело современем затихнет. Так что пускай себе медик исчезает, пусть едет, кудапожелает, если виновен, пусть его Бог судит, если невиновен, пусть ему Богпомогает. Он правильный мужик.

– Бог?

– Нет. Гашек Сикора. Хватит болтать, парень. Пришпорькаконя.

Гляди, как Самсон оторвался. Мы слишком отстаем.

– Куда он так торопится?

– Не куда, а к кому. Увидишь.

Усадьба, о которой оповестил лай собак и запах дыма, былаукрыта за березовой рощей и густым терновником, из-за которого вырастала крышанавеса. За ней был сарай и чулан под камышовой крышей, жердяное ограждение, аза ним сад, полный приземистых слив и яблонь, далее подворье, белая голубятня,колодец с журавлем. И дом. Большой дом, с колодами в фундаменте, крытый гонтом,[62] с поставленным на столбы крыльцом.

Как только они въехали на подворье, со ступенек крыльцасбежала молодая женщина. Рейневан узнал ее, прежде чем съехавший на бегу платокоткрыл ее пышные рыжие волосы. Он узнал ее по тому, как она двигалась, адвигалась она так, будто танцевала, не касаясь, казалось, в танце земли, нучисто нимфа, наяда или какое-то другое неземное явление. Простое серенькоеплатьице обвивало ее тело, наводя на мысль о воздушных и нереальных одеяниях,которыми – как для пристойности, так и для композиции – художники покрываличувственные тела своих Мадонн и богинь на фресках, картинах и миниатюрах.

Маркета подбежала к Самсону, великан просто с седлаопустился в ее объятия. Освободившись, он поднял девушку, как перышко,поцеловал.

– Трогательно, – Шарлей, спешившись, подмигнулРейневану. – Не виделись с пол дня. Тоска друг по другу, как видишь, едване погубила их. Какая же это радость – встреча после такой долгой разлуки.

– Ты, Шарлей, – начал было Рейневан, –наверное, никогда не сможешь понять, что такое…

Он не закончил. Из покрытого дерном погребка возле садавозникло второе существо прекрасного пола. Более зрелое. В каждой, можносказать, форме, обаянии, во всех отношениях. Галатея или Амфитрита, если судитьпо лицу и фигуре, Помона или Церера, если делать вывод из корзины с яблоками икапустой.

– Что ты сказал? – спросил Шарлей с невиннымлицом.

– Ничего. Ничего.

– Рада тебя видеть, паныч Рейневан, – сказала паниБлажена Поспихалова, вдова Поспихала, в свое время хозяйка дома, расположенногов Праге, на углу улиц Щепана и На Рыбничке. – Поторопитесь, панове,поторопитесь. Обед вот уж будет на столе.

«Весна идет», – подумал про себя Рейневан, идя рядом сШарлем по меже, которая сильно размокла. С голых деревьев капала вода. Пахломокрой землей. И чем-то, что гнило.

– В Прагу, – рассказывал Шарлей, – я прибылпоздней осенью минувшего года, после ракуского рейда. Перезимовал у Самсона. Встолице никогда не было особенно спокойно, но сейчас, весной, стало совсемплохо. И очень стрёмно. Настоящий кипящий котел, я тебе говорю. Дело дошло допереговоров Прокопа Голого с Сигизмундом Люксембургским…

– Прокоп договаривается с Люксембуржцем?

– То-то и оно. Идет речь даже о мире и признанииЛюксембуржца королем. Условием является принятие последним четырех пражскихстатей и легализация секуляризации церковного имущества. На что-то подобноеСигизмунд, ясное дело, никогда не согласится и договоренности разорвет. Прокоппрекрасно это понимает, на переговоры согласился, только чтобы показать, чтоэто Люксембуржец и католики являются агрессивной стороной, желающей войны, а немира. Это очевидно, но не для всех. Прагу это резко разделило. Старый Городпереговоры поддерживает, призывает к объединению и признанию Сигизмунда королемЧехии. Новый Город даже слышать об этом не хочет. Масла в огонь подливаютпроповедники с амвоана. У Девы Марии Снежной Люксембуржца называют «царемвавилонским» или «рыжей шельмой» и подстрекают к расправе с «прихлебателями ипредателями». В Старом Городе, у Матери Божьей Пред Оградой, призывают кистреблению «фанатиков» и «радикалов». В итоге Прага разделилась на двавраждующих лагеря. Сватогавелские, Горские и Поржиченские воротазабаррикадированы, улицы перегорожены кузлами[63] и цепями. Напограничье днем и ночью громыхают ружья, свистят болты, летят пули, регулярнопроисходят столкновения, после которых кровь пенится в водостоках. Обе сторонырегулярно проводят облавы на изменников, а сойти за такого очень легко можетлюбой. Самое время было оттуда уносить ноги… Хмм… Госпожа Поспихаловапризналась, что имеет по наследству дом под Шумперком. А когда узнали о твоихделах, когда Сикора дал знать, что тебя повезут именно через Шумперк, я принялэто за знак провидения. Покинули мы Прагу без всяких дебатов. И без сожаления.

– И что теперь? – Рейневан не скрывалнасмешки. – Останешься здесь? Осядешь и будешь хозяйничать на земле? А,может, думаешь о женитьбе?

Шарлей посмотрел на него. Вопреки ожиданиям очень серьезно.