– Не дам себя кроить. Уж лучше выдавливание.

– Выдавливание не поможет. – Рейневан не хотелговорить, что оно просто навредит, поскольку знал, что Пульпан не проститхрудимскому аптекарьчику профессиональную ошибку и будет мстить. –Карбункул надо вскрыть.

– Белява… – Пульпан резко схватил его зарукав. – Поговаривают про тебя, что ты чародей. Так что сними с меня этупорчу, сделай какое-то заклинание или отвар волшебный… Не калечь меня. Непожалею золота…

– Золотом я тебя не вылечу. Операция крайне необходима.

– Хрен вам, необходима! – крикнул Пульпан. –Что, заставишь меня? Здесь гейтман я! Я тебя… Я приказываю! Врачуй меня чарамии леками чудодейственными! С ножом не подходи! Только тронь меня, знахарьсраный, – прикажу разорвать лошадьми! Эй, люди! Стража!

– Дальнейшее разрастание карбункула, – Рейневанвстал, – грозит очень серьезными последствиями. Говорю тебе это, чтоб тызнал. Остальное – это твое решение, твоя воля, твое желание. Scienti et volentinon fit injuria.[66]

– Ты мстишь, латинский вышкребок, – прохрипелПульпан. – За то дело. За прошлый год, за Силезию, за Франкенштейн, замонахов, которых мы тогда прикончили… Я видел, как ты тогда на меня смотрел… Скакой ненавистью… Сейчас отыграться хочешь…

Подгейтманы и сотники, которые на крик вошли в избу,смотрели исподлобья на Рейневана. Потом покрутили носами, покашляли.

– Я это… гейтман, не знаю, – пробормоталодин. – Но это, так мне кажется, само не пройдет. Надобно бы чего-то сэтим делать…

– Зачем мы, – заворчал Ян Плуг, – медикаискали и привезли? За зря?

Пульпан застонал, упал на подушки, пот обильно покрыл емулоб и щеки.

– Не выдержу… – выдохнул он наконец. – Ладно,давай, пускай этот коновал делает, что должен делать… Лишь не оставляйте меня сним сам на сам, братья, смотрите за его руками и ножиком… Чтоб не зарезал меня,нечестивец, или не обескровил… И горилки мне принесите… Горилки, живо!

– Горилка, – Рейневан засучил рукава, подушечкойпальца проверил острие ножа, – и в самом деле будет нужна. Но для меня. Втвоем состоянии, Пульпан, медицина запрещает употребление спиртного.

– Заживление и рубцевание продлится минимумнеделю, – поучал Рейневан фельдшера-аптекаря, заканчивая упаковыватьсумку. – Все это время больной должен лежать, а за раной нужно ухаживать.Пока не затянется, использовать компрессы.

Аптекарь торопливо покивал головой. С его лица не сходилоглуповатое выражения удивления и обожания. Это выражение украсило лицо юношисразу после того, как Рейневан закончил операцию. И исчезать не собиралось.

Рейневан далек был от того, чтобы заноситься, но стыдитьсяза операцию ему в самом деле не приходилось. Хотя, принимая во вниманиевеличину карбункула, сечения должны были быть глубокие и сделанные накрест,обезболить же пациента магически при свидетелях он не отважился, операцияпрошла почти молниеносно. Смил Пульпан успел только вскрикнуть и потерятьсознание, тем самым значительно облегчая удаление гноя и обработку раны. Одиниз наблюдающих сиротских сотников не сдержался и облевался, но остальныенаградили ловкость и умелость хирурга полным признания бормотанием, а Ян Плугпод конец даже фамильярно потрепал его по плечу. А аптекарь только вздыхал отудивления. К сожалению, становилось ясно, что ни на что большее с его сторонынельзя было рассчитывать.

– Ты говорил, что перед этим вы применяли припарки.Приготовленные женщинами.

– Так точно, пан медик. Бабы готовили. А накладывалаодна такая… Эльжбета Донотек. Позвать?

– Позови.

Эльжбета Донотек, женщина на вид неполных двадцати лет,имела волосы цвета льна и голубые, как у незабудки, глаза. Она была бынеобычайно красивой, если бы не обстоятельства. Ибо была она женщиной вгуситских войсках, женщиной переходов, отступлений, побед, поражений, жары,холодов и слякоти. И непрерывного изнуряющего труда. И выглядела, как и всеостальные. Одевалась во что попало, лишь бы понадежней, светлые волосы пряталапод серым толстым платком, а ладони имела красные от холода и потрескавшиеся отвлаги. И при всем этом, о чудо, лучилось от нее что-то, что можно было быназвать достоинством. Самоуважением. Что-то, что просилось на ум и язык как dasewig Weibliche.[67]

Рейневан пришел к выводу, что фамилию уже он слышал. Ноженщину видел впервые.

– Ты делала гейтману компрессы? Из чего?

Эльжбета Донотек подняла на него глаза незабудок.

– Из тертого лука, – ответила она тихо. – Ииз растолоченых березовых почек…

– Ты что-то понимаешь в лечении? И в зелье?

– Что там понимать… То, что любая баба в селе знает. Даи не помогли ничем те компрессы…

– Неправда, помогли, – возразил он. – Причеммного. Теперь снова ему поможешь. После снятия повязки на рану надо будетприкладывать клейстер из семян льна. Хотя сейчас весна, но на болотцах ужедолжна быть ряска. Делай компрессы из выдавленного сока. Попеременно: раз клейстер,раз ряска.

– Хорошо, паныч Рейневан.

– Ты знаешь меня?

– Слышала, как о вас говорили. Бабы говорили.

– Обо мне?

– Два года тому… – Эльжбета Донотек отвела глаза,но только на минуту. – Во время рейда на Силезию. В городе Злоторыя. Вприходской церкви.

– Ну?

– Вы с друзьями не позволили обидеть Богородицу.

– Ах, об этом… – удивился он. – Неужели этопроисшествие приобрело такую известность?

Она долго смотрела на него. Молчала.

– Это происшествие, – ответила она наконец,медленно выговаривая слова, – произошло. И только это важно.

«Донотек, Эльжбета Донотек», – мысленно повторял он,едучи рысью на север, опять в направлении Гауношовиц.

«Что-то болтали о ней, – припоминал он. – Какие-тосплетни были».