«Разводом ей пригрозить, что ли?» – тоскливо подумал он, итут Даша произнесла:

– Помоги мне, пожалуйста, Максим. Я без тебя неразберусь.

Максим начал смеяться.

– Ну, Дашка! – сквозь смех выдавил он. –Правду говорят: наглость – второе счастье! Ты даже не хочешь подумать о том,каково мне будет думать, что тебя угробить могут в том мерзком пансионате, номало того – меня же еще просишь о помощи. Ну ты, мать, обнаглела!

– Максим, я всего лишь хочу выяснить, о ком писалБоровицкий в своих рассказах, – твердо сказала Даша, обернувшись кнему. – Я не собираюсь шастать по пансионату ночью. Я просто несколько развстречусь с некоторыми стариками. Уверена, что мне хватит, чтобы понять – ктоиз них кто. И без Прошки я больше ходить не буду, а с ним на меня вряд ликто-нибудь вздумает напасть. Но с твоей помощью я все сделаю гораздо быстрее,понимаешь? – Она помолчала и негромко добавила: – Пойми, я не могу броситьэто дело. Не могу.

Максим уселся прямо на пол и взглянул на Дашу снизу.

– Ладно, давай подумаем вместе. Предположим, твойпансионат – какая-нибудь база перевалки наркотиков, – довольно веселозаявил он. – Почему бы и нет, а? Очень популярная сейчас тема, какой канални включи – везде то поле конопли найдут под глухой деревушкой, то большойначальник устроит грамотный наркотрафик. Правда, хорошее объяснение! Толькотогда, – продолжал он, не давая жене себя перебить, – Прошка тебя ниот чего спасти не сможет, безумная ты моя женщина! Тебя просто пристрелят в томже лесопарке, и хорошо, если мы с Олеськой сможем оплакать твой изуродованныйтруп. А скорее всего, и не найдем ничего.

– Максим, хватит глупости говорить, – поежиласьДаша. – Нет там никаких наркотиков.

– Хорошо, пусть будет разработка нового лазерногооружия, – согласился Максим.

– Да ну тебя!

– Милая моя, ты сама себе противоречишь. То говоришь,будто в пансионате что-то не в порядке, то отказываешься верить в реальнуюугрозу, исходящую из него. Кстати, – нахмурился Максим, – а почемузаведующая вообще пустила тебя в пансионат? Ты ведь совершенно постороннийчеловек…

– Я ее припугнула, – призналась Даша.

– То есть как припугнула? Чем? Пистолетом, что ли?

– Понимаешь, я вспомнила все, что Боровицкий мнерассказывал о пансионате, и намекнула: мол, если она меня не пустит, я шумподниму. Вот она и согласилась.

Максим ошарашенно смотрел на Дашу.

– Слушай, у тебя вообще есть мозги в голове, а? –наконец спросил он. – Если там действительно очень серьезное дело затеяно,то ты выбрала самый худший способ выяснить о нем.

– Серьезное, но не настолько, – покачала головойДаша. – Максим, поверь мне, пожалуйста, как только мы с тобой раскроем,кого из пациентов Боровицкий зашифровал в своих рассказах, мы поймем, ктоубийца. Может быть, ребус Петра Васильевича вовсе и не имеет отношения к тому,что в пансионате что-то неладное.

– О! – поднял палец Максим. – Первую разумнуюмысль услышал от тебя за сегодняшний день! До нее был сплошной бреддушевнобольной.

– Тогда сдашь меня в тот же пансионат, когдасостарюсь, – посоветовала Даша. – Максимушка, ты мне поможешь? Я безтвоих мозгов не обойдусь.

– Ладно, – сдался Максим. – Но договариваемся– если еще раз за тобой кто-нибудь погонится или просто испугает тебя, тывыходишь из игры. Договорились?

– Договорились, – кивнула Даша.

– Тогда пошли читать, что нам еще твой Боровицкийприпас, возьми его нелегкая.

* * *

«Инна столкнулась с этой бабулькой в августе, когда в ихдоме сломался лифт. Она поднималась по лестнице и услышала над головой пыхтениеи вздохи. Посмотрев вверх, Инна обнаружила то, что и следовало ожидать, –раздутые бледные ноги в синих ручьях вен и две хозяйственные сумки.

– Подождите, пожалуйста, – позвала она. – Явам сейчас помогу.

И быстро поднялась к ногам и сумкам. Низенькая бабушка, всякрасная и потная от напряжения, умоляюще смотрела на нее.

– Доченька, уж помоги, а? – выдохнула она. –Совсем сил никаких моих нет. Что ж с этим лифтом-то делается?!

Инна бодро подхватила сумки, оказавшиеся ужасно тяжелыми, иповолокла их наверх. Старушка что-то бормотала, но Инна не вслушивалась. Онаобдумывала рецепт салата, которым собиралась порадовать своего Витеньку сегоднявечером.

– Доченька, пришли, – раздался голос сзади.

Затаскивая сумки в квартиру, Инна машинально отметила еезапущенность.

– Ты уж прости, милая, что так не прибрано уменя, – засуетилась старушка неизвестно отчего. Будто Инна была долгожданнойгостьей.

Ее суетливость и жалкая интонация так резанули Инну, что онанеожиданно сказала:

– Меня Инной зовут.

– А меня Марьей Васильевной, – ответиластарушка. – Давай, доченька, ты со мной чайку попьешь, а? Я вот ипеченьица купила.

Инна собиралась отказаться, потому что дома ждали уборка, исалат, и еще куча неотложных домашних дел, но взглянула на сумки, на распухшиеноги и неожиданно для самой себя согласилась.

За чаем, заваренным в большом чайнике с красными цветами инепременным золотым ободком по краю крышки, Марья Васильевна рассказала о своейнемудреной жизни: муж у нее давно умер, дочь уехала в другой город и о материпоследние десять лет не вспоминает.

– Поссорились мы с ней, – рассказывала МарьяВасильевна, кроша по столу дешевое печенье. – Я уж и не помню почему. Мы сдочкой все время ругались. А потом она письмо прислала – мол, все, мама, хватиттебе меня воспитывать. А я что – напрашиваться буду? Да никогда!

Старушка собрала пальцами крошки и задумчиво ссыпала их всвой чай.

– Марья Васильевна, что вы делаете? – спросилаИнна.

– А? Что? – удивилась та. – Так ведь чай-тонесладкий! Вот посластишь – и вкусно!

Она прихлебнула чай и расплылась в улыбке. Инна пододвинулак себе сахарницу и заглянула под крышку. Аккуратно закрыла и отодвинулаобратно.

– Витя, ты себе не представляешь, – рассказывалаона вечером мужу, ходя по комнате. – У нее там серные головки от спичек!

– Очень даже представляю, – отозвалсясупруг. – Бедная, одинокая женщина, определенно начала впадать в детство.Таких стариков – тьма-тьмущая! Жалко их, конечно…

На следующей неделе Инна заходила к Марье Васильевне дважды.Сначала принесла продукты, потом привела квартиру в порядок. Старушка бегала заней по комнаткам, причитала, благодарила и всячески мешала. Зато под конец,когда Инна стала прощаться, вынесла из комнаты фарфоровую кошечку с отбитымхвостом и торжественно сказала: