— Ладно… Ты, наверное, не со зла, просто в башке нет нихрена, — примирительно сказал Бурбон. — Если я это, с тобой неласковый, тыизвини. Работа нервная. Ну ладно, вроде выйти удалось, уже хорошо. Теперь намтопать до Проспекта по прямой, без остановок. Там это, отдохнем. Если всеспокойно будет, то много времени не займет. А вот дальше — проблема. — Аничего, что мы так идем… Я имею ввиду, что когда мы с караванами ходим от ВДНХ,меньше чем втроем не идем, замыкающий там обязательно, и вообще… — спросилАртем, оглядываясь назад. — Тут, пацан, конечно, есть свой плюс, чтобыкараванами ходить, с замыкающим и со всеми делами, — начал толковать Бурбон. —Но, пойми меня правильно, есть и конкретный минус. Это не сразу доходит. Насвоей шкуре только. Я раньше тоже боялся. Что втроем — мы раньше с пацанаминашими вообще меньше чем впятером не ходили, а так даже и вшестером и больше.Думаешь, поможет? А вот ни хрена не помогает. Шли мы однажды с грузом, ипоэтому с охраной: двое спереди, трое в центре, ну и замыкающий, типа, по всейнауке. От Третьяковки шли к этой… раньше Марксистской называлась… Так себе былтуннель. Он сразу мне не понравился… Какой-то там гнилью тянуло… И туман стоял…И видно так хреново было, в пяти шагах — уже ничего, фонарь особо не помогал.Ну, мы веревку решили привязать к ремню, замыкающему, в середине одному, и одномув начале. Чтоб не отстать в тумане. И вот мы идем, все нормально, спокойно,прогулочным шагом, спешить некуда, никого, тьфу-тьфу, пока не встречаем, ну,думаю, меньше чем за сорок минут дойдем. — И что, меньше чем за сорок дошли? —из вежливости поинтересовался Артем. — Меньше. Намного меньше, пацан. Где-топосередине Толян, он в центре шел, спрашивает что-то у замыкающего на ходу. Ну,тот молчит. Толян это, подождал и переспрашивает. Тот молчит. Толян дергаеттогда за веревку, и вытаскивает конец оборванный. Она перекушена. В натуреперекушена, даже дрянь какая-то мокрая на конце… И этого нет нигде. И ведьничего не слышали. Вообще ничего. Я ведь тоже с Толяном шел, в центре. Он мнеэтот конец показывает, а у самого поджилки трясутся. Ну, мы крикнули еще, типадля порядка, но, конечно, никто не ответил. Уже некому было это, отвечать. Ну,мы переглянулись, и вперед, так что до Марксистской до этой, или как там еетеперь, очень быстро добрались. — Может, это он подшутить решил? — с надеждойспросил Артем. — Подшутить? Может, и подшутить. Но больше его никто не видел.Так что это, я одну вещь понял: если тебе екнуться сегодня, сегодня и екнешься,и не поможет ни охрана, и ничего. Только идешь от этого медленнее. И везде,кроме одного туннеля — от Сухаревки до Тургеневской, там дела особые, я с техпор вдвоем только хожу, типа, с напарником. Если что, вытащит. Зато быстрее.Понял? — Понял. А нас хоть на Проспект Мира пустят? Я же с этим, — Артемпоказал на свой автомат, уже сам проникаясь к нему презрением. — На радиальнуюпустят. На Кольцо — точно нет. Тебя бы и так не пустили, а с пушкой твоейвообще не на что надеяться. Но нам туда и не надо. Нам вообще там на долгозависать нельзя. Привал только сделаем и дальше. Ты это… Был вообще наПроспекте когда-нибудь? — Маленьким только. А так — нет, — признался Артем. —Ну давай тогда я тебя, типа, в курс дела введу. Короче, застав там нетуникаких, там это никому не надо. Там ярмарка, никто не живет так чтобыпо-нормальному. Но там переход на Кольцо — значит на Ганзу… Радиальная станция,типа, ничейная, но ее солдаты Ганзы патрулируют, чтобы порядок был. Поэтомувести себя надо тихо, понял? А то вышвырнут на хрен и доступ на свои станциизапретят, вот и кукуй потом. Поэтому мы когда дойдем до туда, ты вылезь наперрон, и сиди себе тихо, и самоваром своим, — он кивнул на Артемовмногострадальный автомат, — ни перед кем там особо не тряси. Мне там это… Надокое с кем перетереть, тебе придется посидеть подождать. Дойдем до Проспекта,поговорим, как через этот хренов перегон до Сухаревки добираться.

Бурбон опять замолчал, и Артем оказался предоставлен самомусебе. Туннель здесь был вроде неплохой, пол только сыроват, рядом с рельсамиструился туда же, куда шли и они тонкий темный ручеек. Но через некоторое времязаслышался по сторонам тихий шорох и скрежещущий писк, для Артема звучащий также как гвоздь, царапающий стекло, заставляя его содрогаться от отвращения. Ихне было пока видно, но присутствие их уже начинало ощущаться. — Крысы… —сплюнул Артем мерзкое слово, чувствуя, как пробегает по коже озноб.

Они все еще навещали его в ночных кошмарах, хотявоспоминания о том страшном дне, когда погибла его мать и вся его станция,затопленная крысиными потоками, уже почти стерлись из его памяти. Стерлись?Нет, они просто ушли глубже в мозг, как может уйти в тело вонзившаяся и невытащенная во время игла, как путешествует незамеченный недостаточно искуснымхирургом осколок, сначала притаившись и замерев, не причиняя страданий и ненапоминая о себе, но однажды, приведенный в движение неизвестной силой, ондвинется в свой губительный путь сквозь артерии, нервные узлы, вспарываяжизненно важные органы и обрекая своего носителя на невыносимые муки. Так ипамять о том дне, о слепой ярости и бессмысленной жестокости ненасытных тварей,о всех пережитых тогда ужасах стальной иглой ушла глубоко в подсознание, чтобытревожить его по ночам и электрическим разрядом стегать его, заставляярефлексивно содрогаться все его тело при виде этих созданий, и да же при одномих только запахе. Для Артема, как и для его отчима, и, может, для тех остальныхчетверых, спасшихся тогда с ними на дрезине, крысы были чем-то гораздо болеепугающим и омерзительным, чем для всех остальных обитателей метро.

На ВДНХ крыс почти не было, повсюду стояли капканы и был разложеняд, поэтому от их вида Артем уже успел отвыкнуть. Но все остальное метро имибуквально кишело, и об этом он как-то успел позабыть, или, может, избегалдумать, когда принимал решение отправиться в поход. — Чего, пацан, крысиспугался? — ехидно поинтересовался Бурбон. — Не любишь? Изнежен ты больно…Привыкай теперь. Без крыс тут у нас никуда… Но это ничего, хорошо даже:голодным не останешься, — добавил он и подмигнул, и Артем почувствовал, что егоначинает тошнить. — Но в натуре, — продолжил тот серьезно, — ты лучше бойся,когда крыс нету. Если нету крыс, значит, тут какая-то байда пострашнее, еслидаже крысы тут не живут. И если, пацан, эта байда — не люди, вот этого надобояться. А если крысы бегают — значит, нормальное место. Обычное. Понял? — закончилон очередное нравоучение в своей характерной манере.