…Никогда еще мусорный мешок не был причиной его сближения сженщиной, а теперь вот стал. Мусорный мешок и два трупа, очень романтично!…

– Мне нужны сведения о ваших соседях, – сказал он своимперепуганным девицам, которые переглядывались у него над плечом, думая, что онничего не замечает. – Как можно более подробные. Обещаю вам, что информацияостанется абсолютно конфиденциальной.

Зря он это сказал. Им и в голову не приходило, что они могутневзначай выдать чьи-то секреты, а вот теперь пришло.

– Господи, да мы ничего не знаем!

– Да, – подтвердила Люсинда Окорокова и сделала строгоелицо. – Мы ничего не знаем.

– Хорошо, – сказал Добровольский. – Тогда так. Люся, что выделали, когда Парамонов упал с крыши?

– Мы? – удивилась Люсинда. – Мы… ничего не делали. Я носкиштопала, а тетя Верочка, кажется, телевизор смотрела. Я не видала.

– Как? Почему не видели?

– Ну, она не любит, когда я ей мешаю телевизор смотреть. Онапогромче любит. Я всегда к себе ухожу, а она концерт включает.

Люсинда не стала говорить, что уходит она не только потому,что тетя Верочка «не любит». Она уходит, потому что не может смотреть этисказочные концерты. Ей все хочется туда, в телевизор, и там громко и красивопеть о любви, танцевать, взмахивать гривой и поигрывать микрофоном. Как она обэтом мечтала! Она еще и сейчас мечтает, хотя Липа говорит, что все это глупостии никогда она туда не пробьется. Но ведь она же пишет песни, и неплохие, зряЛипа говорит, что ужасные! Слова, может, и впрямь ужасные, плохо у ЛюсиндыОкороковой со словами, но музыка-то, музыка!… А в песне главное что? В песнеглавное как раз музыка!

– Значит, ваша тетя смотрела телевизор, а вы в соседнейкомнате штопали носки. Вы выходили оттуда во время концерта?

– Да не, не выходила, тетя не любит, когда я туда-сюдашастаю!

– А почему вы все-таки вышли?

Люсинда посмотрела в потолок.

Сейчас соврет, понял Добровольский.

И она соврала:

– Ну, потому и вышла, что услыхала, как Парамонов того…грохнулся с крыши! Я думала, обвал у нас, что ли? Вон в новостях в последнийраз показывали, как в Осетии пятиэтажка рухнула, потому что ее эта самаяподмыла… сель подмыла!

– Хорошо, – сказал Добровольский. – Вы вышли, когдауслышали, что кто-то упал. Да?

– Да.

– И дальше что?

– А дальше уж вы вбежали. Сначала Липа, а за ней вы. Иговорите мне, что Парамонов свалился, а я-то, дурочка, вам не поверила еще!

Это снова было вранье, но Добровольский решил пока ничего неуточнять. Если она думает, что он все это проглотит, не поперхнувшись, – ну,пусть так и думает!

– А ваша тетя?

– А тетя осталася концерт досматривать!

– То есть, когда вы выходили из квартиры, она сидела передтелевизором?

– Да не, не сидела! – сказала Люсинда с легким раздражением.Ей не нравилось, что он начал выспрашивать – поначалу все так хорошо было, таккультурно сидели, выпивали эту виски, прям как положено все было, а тут натебе, понесло его! Да и что ему может быть за дело до тети Верочки! – Она накухню отошла или в туалет, может. Но сидеть не сидела.

– То есть, когда вы услышали шум и решили пойти посмотреть,вы тетю не видели?

– Да зачем мне ее видеть, когда телевизор на полнуюгромкость орал! – совсем уж возмутилась Люсинда. – И на улицу она никогда невыходит, только летом, да и то до лавочки и обратно!

– Ваша тетя инвалид?

– Сами вы инвалид! Дай бог каждому такого здоровья, как утети Верочки!

– А почему не выходит на улицу?

Тут Люсинда оказалась в тупике. Действительно, почему? Вродебы все в порядке, руки-ноги ходят, и голова соображает, а на улицу… нет, невыходит.

– Не любит она улицу эту! – выпалила Люсинда. – И боится,потому что кругом беззаконие и хулиганство!

– Прямо возле дома беззаконие и хулиганство? – усомнилсяДобровольский.

– Да у нас кругом оно! А тетя Верочка этого не любит, и ещеона воров боится! У нас дверь железная и окна изнутри железяками задвигаются!

– А у нее есть что красть?

– У всякого, кто своим домом живет, есть что красть! У насвон телевизор японский, видеомагнитофон корейский, швейная машинка «Зингер»,шуба тоже, каракулевая, и шапка тети-Верочкина! Мало ли, гопники набегут, поголове дадут, а старому человеку много ли надо!

– Кто такие гопники?

Люсинда замолчала и посмотрела недоверчиво:

– А че? Не знаете, кто такие гопники?

Добровольский искренне признался, что не знает.

Люсинда даже головой покрутила от возмущения:

– Ну, хулиганье мелкое!

– Это жаргон, – пояснила Олимпиада Владимировна. – Вроде«ботвы».

– Ботвы?

– Вот такая ботва, прикинь, – тут же высказалась Люсинда, –бывает не до смеха!

Добровольский понял, что если они сейчас примутся емуобъяснять, что такое «ботва», – это жаргон, вроде «зажигать драйв», понимаете?– то он точно пойдет и утопится, и решил не выяснять.

Итак, непонятно, где была тетя Верочка, когда Люсинда вышлана площадку, потому что в комнате, где орал телевизор, ее не было. Отлично.

– Теперь расскажите мне про человека с бородой, которыйносит кеды и живет на третьем этаже.

– Ах, это Женя, – сказала Олимпиада Владимировна такимтоном, как будто это имя все объясняло. – Он писатель. То есть никакой он неписатель, но однажды он что-то написал. Конечно, это нигде не печаталось, но онвсе ждет, что… напечатают. В сущности, несчастный человек!

– Меня убираться звал, – добавила Люсинда и взяла из коробкипоследнее печенье.

Вид при этом у нее был виноватый, она даже глазами посторонам стрельнула, не видит ли кто, что это она доедает последнее, но былотак вкусно, что остановиться она не могла. Вкусно и, самое главное, много – ешьсколько хочешь! Они с тетей Верочкой вечно экономничали, покупали печенье вбумажных пачках. Оно сильно крошилось, пахло парфюмерией, и Люсинде все времяказалось, что пекут его из мыльных стружек.

Вот у них в Ростове на Прибрежной улице пекарня есть. Воттам печенье так печенье – толстое, масляное, мягкое, во рту тает! Купишькулечек, идешь и ешь себе, до дома не близко, солнышко припекает, рекой пахнети печеньем из кулечка, и точно знаешь, что на всю дорогу хватит, и так веселоидти с печеньем! А дома ужин, мама непременно за стол посадит, и хоть и нехочется, а поешь, потому что вкусно и мамино!…