И дело выходило далеко за рамки моих семейных неурядиц:любой мужчина, каждая женщина связаны с некой энергией — многие именуют еелюбовью, а на самом деле — это тот первоэлемент, из которого и была созданаВселенная. Управлять этой энергией нельзя — это она мягко управляет нами; это вней пребывает все, чему учит нас бытие. А захочешь использовать ее в своихцелях — останешься ни с чем, и ждут тебя горчайшее разочарование, обманутыеожидания, безнадежность, ибо энергия эта вольна и дика.

До гробовой доски твердим, что любили когда-то кого-то иличто-то, а на самом деле мы всего лишь страдаем, и потому страдаем, что вместотого, чтобы воспринять ее силу, пытаемся ослабить ее, тщеславясь иллюзиейжизни.

И чем больше я думаю об этом, тем слабей становится Заир итем ближе подхожу я к обретению самого себя. Я готовлю себя к долгой работе,которая потребует от меня размышлений безмолвных и упорных. Несчастный случайпомог мне понять — не надо искусственно приближать то, для чего еще не настало«время сшивать».

Я вспомнил слова доктора Луи: после подобной травмы человекможет умереть в любую минуту. А если так и произойдет? Если через десять минутмое сердце остановится?

Когда сиделка внесла в палату ужин, я осведомился:

— Вы уже задумывались о своих похоронах?

— Успокойтесь, — отвечала она. — Вы вне опасности ивыглядите гораздо лучше.

— А я и не беспокоюсь. И знаю, что выживу, — некий голосизвестил меня об этом.

Я намеренно упомянул про «голос», желая немногоспровоцировать ее. Сиделка взглянула на меня с подозрением, подумав, вероятно,что надо бы провести новые исследования и удостовериться, что мозг пациента непострадал.

— Знаю, что выживу. Проживу еще день, еще год, еще леттридцать или сорок. Но когда-нибудь, несмотря на все достижения науки, покинуэтот мир. И меня похоронят. Я думаю об этом уже сейчас и хотел узнать,случалось ли вам задумываться о своих похоронах.

— Нет, никогда. Но больше всего меня страшит мысль о том,что когда-нибудь все кончится.

— Хочешь или не хочешь, соглашаешься или возражаешь, но это— реальность, и от нее не уйти. Вы не против, если мы еще немного поговорим наэту тему?

— Меня ждут больные, — сказала она, поставила ужин на стол иторопливо вышла, почти выбежала из палаты. Нет, она спасалась бегством не отменя, а от моих слов.

Что ж, если сиделка не желает обсуждать со мной сей предмет,придется поразмышлять о нем в одиночестве. Я вспомнил строчки выученного еще вдетстве стихотворения:

Когда она придет незваной гостьей,

Быть может, испугаюсь я. А может,

С улыбкою скажу: «Был день хорош,

И, значит, может ночь спуститься:

Ведь поле вспахано, и стол накрыт,

И в доме прибрано, и все на месте».

Да, я бы хотел, чтобы это так и было — все на месте, всемусвое место. А какие слова выбьют на моей надгробной плите? И Эстер, и янаписали завещания: оба мы предпочли кремацию. Мой прах я попросил развеять поветру над местечком Себрейро, что на Пути Сантьяго. Эстер свой — над морем.Стало быть, никакой плиты и не будет.

Ну а все же — какие слова могли бы стать моей эпитафией?Пожалуй, вот эти:

«Смерть застала его в живых».

Может прозвучать бессмыслицей, но я знаю очень многих людей,которые перестали жить, хоть и продолжали работать, обедать и вращаться вобществе. Но все это они делали машинально, не постигая, что каждый новый деньнесет с собой магию; не чувствуя, что иногда следует остановиться и задуматьсяо чуде жизни; не понимая, что уже через мгновенье ты можешь исчезнуть с лицаземли.

Да, бесполезно было объяснять все это сиделке — и преждевсего потому, что забрать посуду пришла не она, а другая, которая (вероятно, пораспоряжению врачей) сразу взяла со мной очень жесткий тон. Она спросила, помнюли я, как меня зовут, какой нынче год, как фамилия президента США, да и всепрочие ее вопросы были из разряда тех, которые задают людям в том случае, когдахотят удостовериться, что они не слабоумные.

И все потому, что я поинтересовался тем, о чем стоило быдумать каждому: «Вы уже задумывались о своих похоронах?», «Вы знаете, что раноили поздно умрете?»

В ту ночь я уснул с улыбкой. Заир исчезал, Эстервозвращалась, и если не суждено мне будет дожить до утра, то, несмотря на все,что происходило в моей жизни, несмотря на все мои неудачи и поражения, несмотряна потерю любимой, на все несправедливости, которым подвергался я и подвергалдругих, — я пребуду живым до последней минуты и с полной уверенностью смогуутверждать:

«Был день хорош,

И, значит, может ночь спуститься».

***

Двое суток спустя я уже был дома. Мари готовила обед, япросматривал почту, накопившуюся за время моего отсутствия. Позвонивший снизуконсьерж сообщил, что конверт, который я ждал на прошлой неделе, был доставлени должен лежать у меня на столе.

Я поблагодарил и вопреки всему, что навоображал себе заминувшие два года, не бросился вскрывать этот конверт. За обедом я расспрашивалМари о съемках, она меня — о том, что я намерен делать, потому что сортопедическим воротником на шее особенно не разгуляешься. Она сказала, что вслучае надобности побудет со мной.

— У меня запланирована небольшая презентация для корейскоготелевидения, но я могу ее отложить или вообще отменить. В том случае, конечно,если тебе нужно мое общество.

— Общество твое мне очень нужно, и приятно знать, что ты —рядом.

Улыбнувшись, она взялась за телефон, связалась со своимимпресарио и попросила изменить график встреч. Я слышал, как она произнесла:«...нет, не надо говорить, что заболела, я человек суеверный, и каждый раз, какссылаюсь на болезнь, оказываюсь в постели. Скажите, что я ухаживаю за любимымчеловеком».

Возникло множество срочных дел — надо было перенестиинтервью на более поздний срок, ответить на приглашения, послать свои визитныекарточки в знак благодарности за телефонные звонки и присланные цветы. Надобыло заниматься текстами, предисловиями, рекомендациями. Мари проводила целыедни с моим агентом, перекраивая график встреч. Каждый вечер мы ужинали дома,ведя наподобие обычных супругов беседы то интересные, то банальные. Во времяодного из таких ужинов, после нескольких бокалов вина, она объявила, что япеременился.

— Кажется, что близость смерти вернула тебя к жизни.

— Это случается со всеми.