Попав сюда, Хилари сначала испытывала слепящее чувствопаники, ощущение пожизненно заключенной, а то, что тюрьма была замаскированароскошью и комфортом, только усиливало ее страх. Однако спустя всего лишьнеделю она стала воспринимать теперешние условия жизни как естественные. Этобыло странное, похожее на сон существование. Все выглядело нереальным, ноХилари начинало казаться, что этот сон будет длиться вечно, что за территориейорганизации вообще ничего нет…

Такое опасное смирение, думала Хилари, отчасти происходит изтого, что она женщина. Женщины по своей природе легче приспосабливаются кобстоятельствам. В этом их сила и их слабость. Они изучали свое окружение,принимали его и, будучи реалистками, старались извлечь из него самое лучшее.Больше всего Хилари интересовала реакция ее спутников. Хельгу Неедхайм онапочти не видела – разве только в столовой. При встречах немка ограничиваласькратким кивком. Насколько Хилари могла судить, фрейлейн Неедхайм была довольнаи счастлива. Очевидно, организация вполне соответствовала ее ожиданиям. Онапринадлежала к типу женщин, полностью поглощенных своей работой, и по-прежнемудержалась высокомерно. В основе ее кредо лежало собственное превосходство ипревосходство ее ученых собратьев над всеми остальными. Хельга не питалаиллюзий насчет братства людей, эры всеобщего мира и духовной свободы. Будущее онамыслила как господство высшей расы, к которой причисляла и себя, – всем прочимуготована участь рабов, но если они будут вести себя как подобает, то заслужатмилостивое отношение. То, что многие ее коллеги выражали иные взгляды, а ихубеждения были скорее коммунистическими, чем фашистскими, Хельгу не заботило.Лишь бы они хорошо работали – а их идеи со временем изменятся.

Доктор Баррон был куда умнее Хельги Неедхайм. Иногда Хиларибеседовала с ним. Он был погружен в свое дело, удовлетворен условиями работы,но пытливый галльский интеллект приводил его к размышлениям о той среде, вкоторой он оказался.

– Это не совсем то, чего я ожидал, – как-то сказал докторБаррон. – Entre nous, миссис Беттертон, мне не слишком нравятся тюремныеусловия. А они именно таковы, хотя клетка сильно позолочена.

– Это не та свобода, которую вы искали? – осведомиласьХилари.

Доктор печально улыбнулся:

– Вы не правы – я не искал свободы. Я – цивилизованныйчеловек, а цивилизованные люди знают, что никакой свободы не существует. Толькопримитивные нации пишут слово «свобода» на своих знаменах. Сущность цивилизации– умеренный образ жизни в строгих рамках обеспечения безопасности. Буду с вамиоткровенен: я приехал сюда ради денег.

Хилари тоже улыбнулась и приподняла брови:

– Какая польза от денег здесь?

– Их платят за очень дорогое лабораторное оборудование, –объяснил доктор Баррон. – Мне не приходится платить из своего кармана, поэтомуя могу служить делу науки и удовлетворять свою любознательность. Я люблю моюработу, но мне не нравится заниматься ею ради человечества. Те, кто такпоступает, обычно глупы и некомпетентны. Нет, от своих исследований я получаюсугубо интеллектуальное наслаждение. Что до остального, то перед отъездом изФранции мне выплатили крупную сумму. Она помещена в надежном банке под чужимименем, и, когда это предприятие подойдет к концу, я получу ее и буду тратить посвоему усмотрению.

– Когда это предприятие подойдет к концу? – повторилаХилари. – А почему вы думаете, что такое произойдет?

– Здравый смысл подсказывает, что ничто не длится вечно, –ответил француз. – Я пришел к выводу, что эту организацию содержит какой-тобезумец. Но безумцы могут мыслить вполне логично. Если вы безумны, богаты иумеете логически мыслить, то можете долгое время преуспевать, живя иллюзиями.Но в конце концов, – он пожал плечами, – это потерпит крах. Потому чтопроисходящее здесь неразумно, а за отсутствие разума рано или поздно приходитсяплатить. Но пока что это меня вполне устраивает.

Торквил Эрикссон, кого, по мнению Хилари, должно былопостигнуть горькое разочарование, казался вполне довольным атмосферойорганизации. Менее практичный, чем француз, он существовал в своем узком мире,который был настолько незнаком Хилари, что она не могла его понять. В этом мирецарили аскетическая радость, математические расчеты и бесконечное количествовозможностей. Странная безжалостность, ощущаемая в характере норвежца, пугалаХилари. Ей казалось, что этот молодой идеалист способен обречь на гибель тричетверти мира ради того, чтобы оставшаяся четверть делила с ним существование вУтопии, созданной его воображением.

С Энди Питерсом Хилари было куда легче найти общий язык –возможно, потому, что он был всего лишь талантливым человеком, но никак не гением.Со слов других она поняла, что Питерс – первоклассный специалист в областихимии, хотя отнюдь не первооткрыватель. Как и ей самой, ему внушала страх иотвращение царящая в организации атмосфера.

– Все дело в том, что я не знал, куда еду, – говорил Питерс.– Мне казалось, что знаю, но я ошибался. Моя партия не имеет к этому отношения.И Москва тут ни при чем. Здесь разыгрывают какое-то самостоятельноепредставление – возможно, попахивающее фашизмом.

– Вам не кажется, что вы чересчур увлекаетесь ярлыками? –спросила Хилари.

Питерс задумался.

– Может, вы и правы, – признал он. – Если подумать, тослова, которыми мы бросаемся, не так уж много значат. Но я знаю одно: я хочувыбраться отсюда и намерен это сделать.

– Это будет нелегко, – тихо заметила Хилари.

Они прогуливались после обеда возле садовых фонтанов накрыше, под звездным небом. Темнота скрывала бетонные подсобные сооружения, такчто можно было представить, что они находятся в саду султанского дворца.

– Да, – подтвердил Питерс, – это будет нелегко, но нетничего невозможного.

– Как же я рада это слышать! – вырвалось у Хилари.

Он с сочувствием посмотрел на нее:

– Вам настолько здесь тошно?

– Еще как. Но я опасаюсь не этого.

– А чего же?

– Я боюсь привыкнуть, – сказала Хилари.

– Да, – задумчиво промолвил Питерс, – я понимаю, что выимеете в виду. Здесь происходит нечто вроде массового внушения.

– Мне казалось бы более естественным, если бы людипротестовали, – заметила Хилари.

– Я тоже так думаю. Фактически я даже спрашивал себя: нет лиздесь какого-нибудь фокуса?

– То есть?

– Ну, не добавляют ли в еду или питье какой-то наркотик,делающий людей послушными.

– Разве такой наркотик существует?