Лицо Питерса тут же приняло мрачное выражение.

– Не рассчитывайте на это, – посоветовал он. – Внутри у менявполне достаточно ненависти. Поверьте, есть вещи, которые нужно ненавидеть.

Общее собрание, как назвала его мисс Дженсен, состоялосьпосле обеда в большом лектории.

Публика не включала, так сказать, «технический персонал»:лаборантов, балетную труппу, прислугу и небольшую группу весьма эффектныхпроституток, которые удовлетворяли сексуальные потребности неженатыхсотрудников и не поддерживали никаких отношений с другими женщинами.

Сидя рядом с Беттертоном, Хилари с любопытством ожидалапоявления на трибуне полумифической фигуры директора. На ее вопросы о личностируководителя организации Том Беттертон давал уклончивые, весьма неопределенныеответы.

– Смотреть там особенно не на что, – сказал он. – Но у негодар воздействия на слушателей. Вообще-то я видел его всего дважды. Директорредко показывается на людях. Конечно, чувствуется, что это замечательныйчеловек, но понятия не имею почему.

Судя по почтительному тону, которым говорили о директоремисс Дженсен и некоторые другие женщины, Хилари воображала себе богоподобногомужчину с золотистой бородой и в белой мантии.

Она была удивлена, когда публика поднялась с мест при видедовольно грузного темноволосого человека средних лет, неторопливо взошедшего натрибуну. У него была внешность заурядного бизнесмена из Мидленда, хотяопределить его национальность было трудно. Он обращался к слушателям на трехязыках, переходя с одного на другой и никогда не повторяясь в точности.Директор одинаково бегло говорил по-французски, по-английски и по-немецки.

– Позвольте мне прежде всего, – начал он, – приветствоватьнаших новых коллег, присоединившихся к нам.

И директор в нескольких словах воздал уважение каждому извновь прибывших.

После этого он заговорил о целях и задачах организации.

Позднее Хилари обнаружила, что не может более-менее точноприпомнить его слова. Возможно, потому, что сами по себе они были пустыми ибанальными, хотя в его устах звучали совсем по-другому.

Хилари вспомнила рассказ подруги, которая перед войной жилав Германии, о том, как она из любопытства пошла на митинг послушать «этогонелепого Гитлера» и обнаружила, что истерически рыдает, охваченная водоворотомэмоций. Каждое слово казалось мудрым и вдохновляющим, но потом она припоминалатолько банальные фразы.

Нечто в этом роде произошло и теперь. Сама того не желая,Хилари ощущала волнение и душевную приподнятость. Директор говорил оченьпросто. В основном его речь касалась молодежи, в которой заключалось будущеечеловечества.

– В прошлом ведущими силами были капитал, престиж,влиятельные семейства. Но сегодня сила в руках молодых – в мозгах химиков,физиков, врачей… Из лабораторий выходит мощная разрушительная сила, располагаякоторой вы можете сказать: «Подчинитесь или погибнете!» Эта сила не должнапринадлежать какой-то одной нации – она должна находиться в руках еесоздателей. Собрать их – задача нашей организации. Вы прибыли сюда из разныхчастей света, принеся с собой ваши знания и таланты и вашу молодость! Здесь нетникого старше сорока пяти лет. Настанет день – и мы создадим мозговой трестнауки. Тогда мы сможем управлять мировыми процессами. Мы будем отдаватьраспоряжения капиталистам и монархам, армиям и промышленным предприятиям. Мыподарим человечеству Pax scientifica.[34]

Все дальнейшее было выдержано в том же духе. Однако не речь,а оратор сумел зажечь аудиторию, которая осталась бы холодной и критическинастроенной, не будь она охвачена волной неведомых эмоций.

– Мужество и победа! – решительно закончил директор. –Доброй ночи!

Хилари вышла из зала спотыкаясь, словно пребывала в каком-товоодушевляющем сне, и видела те же чувства на окружающих ее лицах. Эрикссонвосторженно вскинул голову, его бесцветные глаза сверкали.

Потом она почувствовала на своей руке руку Энди Питерса иуслышала его шепот:

– Поднимемся на крышу. Нам нужен свежий воздух.

Они молча поднялись на лифте и вышли на пальмовую аллею подзвездным небом. Питерс глубоко вздохнул.

– Это как раз то, что нам нужно, – сказал он. – Воздух,чтобы развеять облака восторга.

Хилари тоже вздохнула. Ей все еще казалось, будто она видитсон.

Питерсон взял ее за руку:

– Стряхните этот дурман, Олив.

– Облака восторга, – повторила Хилари. – То, что мы слышали,и в самом деле походило на это.

– Говорю вам, очнитесь! Будьте женщиной! Вернитесь на землю– к реальной жизни. Когда отравляющий эффект «газа восторга» пройдет, выосознаете, что слышали все тот же вздор.

– Но такие прекрасные идеалы…

– К черту идеалы! Обратитесь к фактам. Молодость и мозги –аллилуйя! Ну и что собой представляют эти самые молодость и мозги? ХельгаНеедхайм – черствая эгоистка. Торквил Эрикссон – непрактичный мечтатель. ДокторБаррон продаст на живодерню родную бабушку, чтобы получить оборудование длясвоей работы. А я – обычный парень, как вы сами сказали, умеющий возиться спробирками и микроскопом, но не имеющий никаких талантов к руководству паршивымофисом, не говоря уже о целом мире! Или ваш муж – человек, чьи нервы напряженыдо предела и который не может думать ни о чем, кроме грозящего ему возмездия. Япривел в пример людей, которых знаем мы оба, но здесь все такие – во всякомслучае, те, с которыми мне приходилось сталкиваться. Некоторые из них гении всвоей области, но никак не в качестве руководителей мироздания! То, что мы свами слышали, – зловредная чушь!

Хилари села на бетонный парапет и провела рукой по лбу.

– Пожалуй, вы правы, – сказала она. – Но облака восторга всееще плывут. Как это удается директору? Должно быть, он сам верит в то, чтоговорит.

– Такие вещи всегда кончаются одинаково, – мрачно произнесПитерс. – Появляется безумец, который считает себя Богом. В истории такоеслучалось множество раз, причем достигало успеха. Сегодняшняя лекция едва неподействовала даже на меня, а о вас и говорить не приходится. Если бы я невытащил вас сюда… – Внезапно его поведение изменилось. – Наверное, мне неследовало так поступать. Беттертон сочтет это странным.

– Не думаю. Сомневаюсь, что он вообще обратит на этовнимание.

– Я вам сочувствую, Олив. Для вас, должно быть, сущий адвидеть, как он опускается все ниже.