Когда Доминике исполнилось шесть лет, Гаэль и Роберт полетели в Париж. Шел 1953 год, и шрамы войны были уже не столь очевидны. Для Гаэль эта встреча с родиной, несмотря на первоначальные сомнения и колебания, оказалась великолепной, и они прекрасно провели время. Как-то они ходили по Лувру, и Гаэль рассказывала мужу о картинах, причем в таких подробностях, о которых он даже не догадывался, хотя и сам неплохо разбирался в искусстве.

Роберт поглядывал на жену с восхищением и уважением, но она внезапно замолчала и, остановившись перед картиной, пристально в нее всмотрелась. Сомнений не было: это одно из тех полотен, что после оккупации она вернула в Лувр. Сразу возникли воспоминания…

— С этой картиной связано что-то личное? — участливо спросил Роберт.

Гаэль покачала головой.

Она не рассказывала ему подробностей этой истории, но теперь вдруг почувствовала, что настало время. В общих чертах ему было известно о картинах, а вот об их дальнейшей судьбе — нет.

— К моменту ухода оккупантов у меня в сарае хранилось сорок девять полотен, и я упаковала их в чемодан, закрыла дом и отправилась в Париж. В Лувре не сразу поверили, что это оригиналы, даже приняли меня за мошенницу, но эксперт подтвердил их подлинность. Именно та женщина-хранительница, которая их приняла, и дала мне адрес Дома Лелонга, где я и получила свою первую работу.

Теперь все это лишь воспоминания. Прошли годы, ей уже двадцать восемь, она замужем семь лет.

Роберта удивила лаконичность, с которой Гаэль поведала о, по его мнению, национальном подвиге: с риском для жизни спрятать, а потом еще и везти самой, без охраны, сорок девять бесценных шедевров французского искусства.

— Это же должно быть официально признано! — воскликнул он. — Тебя хотя бы поблагодарили?

— Нет. Кто я для них? Девчонка, провинциальное ничтожество… — вздохнула Гаэль.

Роберт слышал от нее эту историю по пути в Санкт-Мориц, но сейчас видел, что ей по-прежнему больно вспоминать о военных годах.

— Почему ты никому не рассказала правду?

— Мне бы не поверили, — коротко ответила Гаэль. — Я просто вернула картины, и на этом конец. Лувр даже не подумал потом связаться со мной, хотя я оставила им адрес.

Следующие два часа они бродили по галереям Лувра в поисках других картин. Нашли еще четыре, и она улыбалась при виде каждой, словно встретила старых друзей. Роберт вдруг понял, что Гаэль даже сейчас, после многих лет брака, оставалась для него тайной… Она всегда была очень скрытной и скромной, не любила хвалиться или говорить о своих заслугах.

— Какие еще истории ты от меня утаила? — спросил он, когда они после Лувра зашли в ближайшее кафе выпить по бокалу вина.

Гаэль так много не рассказала ему — умолчала о большей части своей жизни во время войны. Она не чувствовала себя готовой к откровенности, пока после глотка вина не успокоилась.

— Моей лучшей подругой детства и юности была Ребекка. Мы были ровесницы. Она росла в еврейской семье, с двумя младшими братьями и малышкой-сестрой. Ее отец был банкиром в нашем городке, так что семья ни в чем не нуждалась. Я любила ее как сестру. Однажды их посадили в грузовик и увезли в лагерь для интернированных в двух часах езды, а потом они исчезли. Я всегда верила, что Ребекка жива и мы снова встретимся. Приехав в Париж, я немедленно отправилась в Красный Крест, и они выяснили, что вся ее семья погибла в Освенциме за два года до освобождения.

Ее голос дрогнул, и у Роберта встал в горле ком размером с кулак. Он не знал, что ответить ей, как утешить, поэтому просто обнял и прижал к себе. А Гаэль долго плакала навзрыд. Прошло больше одиннадцати лет с тех пор, когда она в последний раз видела подругу, но казалось, это было вчера. Рассказать о еврейских детях, которых спасала, у нее не хватило сил. Довольно с нее. Пусть прошлое останется в прошлом…

В отель они возвращались в полном молчании, Роберту и не нужны были слова. Он и так знал, что его жена женщина необыкновенная, удивительно стойкая и отважная, и за это он ее и любит. Каждый день он благодарил Бога за то, что послал ему такую жену, за то, что она одарила его величайшим сокровищем, которое он обожал.

Доминика взрослела, но ситуация нисколько не улучшалась, скорее напротив: к ревности прибавилась злоба, едва ли не ненависть к матери.

Роберт твердил, что не только она, но и все девочки-подростки доставляют матерям немало неприятностей, но Доминика доводила все до крайности: постоянно грубила и спорила с Гаэль, вела себя омерзительно. Гаэль несколько раз пробовала поговорить с Робертом насчет дочери в надежде, что он ее урезонит, но тот всегда находил оправдание поведению Доминики: то у нее тяжелый день, то в школе проблемы, то простуда, то голова болит, то кто-то ее расстроил… Гаэль наконец поняла всю бесплодность своих попыток заставить мужа увидеть, во что превратилась их дочь. В его глазах Доминика оставалась едва ли не божеством.

К пятнадцати годам Доминика совсем отбилась от рук, но педагоги считали это вполне нормальным. Гаэль перечитала кучу специальной литературы о работе с такими детьми, но ничего не выходило: Доминика наглухо закрывалась и продолжала ненавидеть мать. Ничего не изменилось, только ее оружие стало более мощным и ранило сильнее. Теперь она открыто презирала мать за то, что та француженка. Если кто-то случайно упоминал об этом, Доминика тут же выпускала иголки и заявляла, что она американка, а не наполовину француженка. Когда мать пыталась говорить с ней по-французски, она неизменно отвечала на английском, хотя знала язык. Девушка реагировала только на отца и демонстративно игнорировала мать. У Гаэль в конце концов опустились руки, она почти отказалась от надежды наладить отношения с дочерью. Доминика не желала иметь с ней ничего общего, и оставалось только надеяться, что, когда дочь повзрослеет, все изменится.

За год до окончания школы Доминика заявила, что намерена поступать в колледж или школу бизнеса и работать с отцом на Уолл-стрит. К тому, что так занимало Гаэль: история, искусство или мода, — она не питала никакого интереса, а модельный бизнес и вовсе презирала.

В последние школьные каникулы они отправились в путешествие: Франция, Италия, Англия. Доминика постоянно твердила, как ненавидит Францию, хотя славно провела там время, пусть и не желала этого признавать, тем самым ясно давая понять, что не выносит все то, что связано с матерью.

Вернувшись из Европы, они решили до начала занятий в школе пожить в Саутгемптоне. Роберт отправился на теннисный корт, а Гаэль говорила по телефону с кейтерером насчет ужина, который они хотели дать в сентябре. Доминика сидела с книгой у бассейна, рядом надрывался радиоприемник. Стол уже был накрыт на троих, и ждали только главу семейства.

Как раз в этот момент кто-то вошел в дом, и Гаэль повесила трубку. Но это был не Роберт, а мертвенно-бледный Мэтью, с которым он играл в теннис. Увидев его, Гаэль мгновенно поняла, что случилось нечто ужасное, и бросилась навстречу.