— Алхимией.

— Здравствуйте, приехали! Бим разыграл тебя, а ты, дурочка,поверила. Представляю, как они потешались над тобой вместе с этим старцем. Азолото, сделанное из свинца, тебе показали?

— Он занимается историей алхимии, он сам золота не делает.Да, наверное, они с Бимом меня разыграли. Но, даже если так, этот старик знаето профессоре Свешникове очень многое, и, может быть, он объяснит мне, откудавзялись фотографии.

— Какие фотографии?

Соня рассказала маме о портфеле, который папа привёз изГермании, и показала снимки.

Мама долго рассматривала их и так же, как Нолик, взяла лупу.

— Да, это, конечно, твоя бабушка Вера, тут никаких сомнений.И ребёнок у неё на руках, вероятно, твой отец. Но я не понимаю, почему парень вформе лейтенанта СС вверг тебя в такой шок. Бабушка Вера с семнадцати летсотрудничала с НКВД. Пламенная комсомолка, отличница, красавица, оченьперспективный кадр для них. Уже на третьем курсе она посещала нечто вродеразведшколы. Юноша на снимке — её однокашник, он мог просто примерить форму,наверняка они там это делали, их же учили на разведчиков. Ты думаешь, твой дед,папин отец, был вовсе не мальчик-сосед-комсомолец-авиахимовец, а этот эсэсовец?

— Ничего я не думаю. Расскажи о бабушке Вере, что помнишь.

— Софи, что я могу помнить, если она погибла до моегорождения? Не знаю, какой бы она была свекровью. Эту роль для меня играла еёмать, папина бабушка. Несколько лет, пока мы жили вместе, каждое утро яслышала, что Димочка женился на мне только потому, что меня зовут Вера, это имядля него святое, и оно — единственное моё достоинство. Вера была краснымангелом, воплощением благородства, ума, красоты. Кроме немецкого, она знала ещёи польский. Прабабка твоя была полькой, тайной католичкой и дворянкой, потому итряслась всю жизнь, к существительному «ангел» всегда прибавляла прилагательное«красный», чтобы её не заподозрили в религиозности. Вышла замуж закрасноармейца, кристально пролетарского происхождения. Слушай, что там всёвремя пищит?

— Мой мобильный. Почта пришла.

— Ну так прочитай. И поставь себе какую-нибудь нормальнуюмелодию. Это чириканье раздражает ужасно.

«Почему не отвечаешь? На всякий случай, поздравляю. Может,увидимся наконец?»

прочитала Соня.

На этот раз подписи не было, но Соня и так знала, кто это, итут же написала:

«Спасибо. Я тронута. Будь здоров и счастлив!»

Ответ пришёл через минуту.

«Увидимся или нет?»

Соня не стала больше ничего писать, выключила телефон.

— Скажи, а с личной жизнью у тебя что вообще происходит? —спросила мама. — Как поживает приятный молодой человек Петя?

— Петя поживает хорошо. Женился, родил двухмальчиков-близнецов.

— Ты поэтому не причёсываешься, не красишь ресницы и ходишьзимой в кроссовках?

— Нет, мамочка, все наоборот. Он поэтому на мне не женился.Правда, теперь вдруг опять жаждет со мной встретиться. Соскучился. Делать емубольше нечего!

— Софи, я хочу внуков.

— Думаешь, если я причешусь и накрашу ресницы, это поможет?

— Во всяком случае, не помешает. Я бы поняла, если бы тыбыла безнадёжно некрасивой, с какими-нибудь явными недостатками. Но ты посмотрина себя. Отличная фигурка, ладная, стройная, глаза голубые, носик такойсимпатичный.

— Губки бантиком. — Соня скривилась перед зеркалом ипоказала язык своему отражению.

— Красная помада тебе бы очень пошла. К тому же тынатуральная блондинка, и это ко многому обязывает. Конечно, стиль Мерилин Монроне совсем твой, ты слишком строгая и серьёзная. Марлен Дитрих — это уже близко.Красная помада, волосы до плеч, но, конечно, ухоженные, уложенные. Ты слушаешьменя, Софи? Перестань гримасничать! — Мама готова была всерьёз рассердиться.

Лет с шестнадцати она внушала Соне, что настоящая женщинадолжна собой заниматься, определить свой стиль и неуклонно ему следовать. Онане желала признавать, что можно остаться одинокой и бездетной с маникюром,красной помадой на губах и сумочкой под цвет туфлям.

— Софи, ведь был ещё Гриша, такой интеллигентный, тихий.Неужели тоже женился?

— Нет. Но от него уж точно не стоит рожать для тебя внуков.Он нюхает кокаин и живёт в Интернете. Мы, кажется, остановились на моёмпрадедушке, красноармейце кристально пролетарского происхождения.

— Погоди. Сначала скажи, кто прислал тебе этот шикарныйбукет, который ты поставила в помойное ведро, и почту в половине четвёртогоутра?

— Мама, почему ты решила, что это сделал один и тот жечеловек?

— А разве нет?

— Конечно, нет, — Соня вздохнула, — Розы от корпорации,которая приглашает меня на работу. Почта от Пети. Видно, скучно ему, бедняге, смолодой женой и маленькими близнецами. Ищет радостей на стороне. Мам, если ясейчас закурю, ты не станешь предрекать мне смерть от рака гортани?

— Ладно, кури. Как же вышло, что у вас с Петей всёразладилось? Он нравился тебе, такой хороший, умный мальчик.

— Мам, пожалуйста, не надо. У него семья, двое детей. Был быхорошим и умным, оставил бы теперь меня в покое. Всё к лучшему. Представь, еслибы мы поженились, я бы родила, а он стал потихоньку слать нежные письма своейпрошлой любви.

— Ладно. Не грусти. — Мама встала, поцеловала Соню вмакушку. — Гаси свою вонючую сигарету и посмотри, наконец, что я тебе привезла.

Москва, 1916

Ося спал. Таня то и дело бегала на него смотреть. Каждыйраз, заглядывая в маленькую палату, она чувствовала, как замирает сердце: вдругребёнок уже не дышит. Но он дышал, тяжело, с хрипами.

В кабинете Михаила Владимировича кипел чайник на спиртовке.Сестра Арина принесла печенье. Зашли двое дежурных врачей, им хотелосьпоговорить с полковником Даниловым. Каждый день что-то рассказывали раненые,фронтовые сводки печатались в газетах, но всё было туманно и противоречиво.Михаил Владимирович старался под каким-нибудь предлогом увести врачей, чтобыдать побыть вдвоём Тане и Павлу Николаевичу, времени осталось совсем мало. Новрачи не уходили, курили, хлебали чай, задавали вопросы, перебивая друг друга.

— Правда, что Австро-Венгрия хочет сепаратного мира?

— Как вы, военные, элита армии, допускаете, что в военноевремя министерскими постами распоряжается это чудище Распутин со своей кликой?