Когда стало окончательно ясно, что в театре балерину Евсеевуне восстановят, и мегаскандал вокруг этой истории всем надоел, Пётр Борисовичуслышал:

— Светик хочет сниматься в кино!

Наташа узнала, что у одной из продюсерских студий естьготовый сценарий по роману известного писателя, где главная героиня — балерина.Фильм сняли быстро и дёшево. Светику даже не пришлось утруждаться, читатьсценарий. Его переделали таким образом, чтобы вместилось максимально возможноеколичество крупных планов Светика, все персонажи мужского пола поголовно любилиединственную женщину, главную героиню, а все персонажи женского пола стремилисьбыть на неё похожими. В кадре Светик меняла наряды и делала свой знаменитыйбатман. Перед очередной съёмкой режиссёр быстренько рассказывал ей, что должнопроисходить в той или иной сцене, и она произносила какой-нибудьприблизительный текст.

Получилось нечто вроде домашнего видео, которое интересносмотреть только в узком семейном кругу. Круг этот ограничился Наташей иСветиком. Даже Пётр Борисович более десяти минут не выдержал. Наташа заранеепозаботилась о положительных рецензиях, но они не помогли.

Провал был полный и безнадёжный. А тут ещё писатель, человекпожилой и тихий, вдруг разговорился в интервью, что действо на экране нельзяназвать фильмом. Это длинный и дешёвый рекламный ролик балерины Евсеевой,вернее, ноги балерины, которую она всё время гладит и прижимает к щеке. Нога,безусловно, хороша, но так долго смотреть на неё невозможно, и совершеннонепонятно, при чём здесь его роман.

— Папа, срочно заткни этого старого козла! — оралателефонная трубка в руке Петра Борисовича. — Купи, напугай, уничтожь! Светикхочет, чтобы он заткнулся, блин! Светик хочет! Хочет!

В ухе звенело. Кольт почувствовал лёгкую усталость.Наверное, в чём-то он ошибся. Танк — штука хорошая, но ведь прёт, зараза, так,что не остановишь, и давит гусеницами не только траву, а все живое, что есть напути.

— Уймись, — сказал он Светику и отключил телефон.

Чтобы как-то утешиться, Светик купила себе квартиру наСтаром Арбате и, конечно, потратила денег в пять раз больше, чем обещала папе.Когда она с гордостью вела Кольта по розово-голубым, украшенным колоннами,лепниной, рюшами и завитушками комнатам, у него зарябило в глазах. Стеныопочивальни были покрыты сусальным золотом и выпуклыми гипсовыми розами. Спотолка свисала люстра, как в Колонном зале Дома союзов.

— Скажи, тут миленько? — щебетала Светик. — Такой укромныйуголок, уютный замок маленькой принцессы. Нужно ещё сто пятьдесят тысяч замебель и аксессуары.

— За эту пакость я платить не буду. У тебя на счетудостаточно денег, — сказал Кольт и улетел на Аляску, ловить рыбу.

Ему было интересно, как она поступит. Она обиделась и незвонила. Пару раз в трубке возникала Наташа.

— Светик хочет…

— Обойдётся! — отвечал он, недослушав.

Через неделю по одному из российских каналов в ночныхновостях показали сюжет, как у Светика в аэропорту забрали заграничный паспорт.Дизайнер, автор двухсот пятидесяти гипсовых розочек, подала в суд, так и неполучив за свой труд ни копейки.

Разбухал очередной скандал. Звонила Наташа.

— В чём проблема? У неё на счету десять таких сумм. Пустьзаплатит, — сказал ей Пётр Борисович.

— Ты же знаешь Светика, она не может платить сама.

Да, он знал. Это была какая-то загадочная патология.

Светик с такой болью расставалась с деньгами, словно ониявлялись частями её тела. Конечно, Петру Борисовичу ничего не стоилорасплатиться с дизайнерской фирмой и прекратить скандал. Он платил балетномуучилищу, Большому театру, бесчисленным журналистам и группам поддержки,балетмейстерам, театральным критикам, продюсерской студии, телеканалам,режиссёрам. Но двести пятьдесят розочек на сусальных стенах его доконали. Онотошёл в сторону и продолжал спокойно наблюдать. Скандал набирал обороты. НаСветика завели уголовное дело. В суд по повесткам она не являлась. Адвокатовнаняла самых дешёвых. У одного из сотрудников дизайнерской фирмы сгореламашина. Кольт спокойно выслушал доклад начальника службы безопасности о том,кто и за какую сумму сделал эту глупость для Светика.

— Пётр Борисович, вы не хотите вмешаться? — осторожноспросил Зубов.

— Не хочу! — отрезал Кольт.

Ещё через неделю фирма отказалась от иска, удовлетворившисьполовиной суммы. Светик справилась сама, сумела договориться.

Как-то поздним вечером, лёжа на диване в полном одиночествев своей огромной полутёмной гостиной, Пётр Борисович смотрел на огонь в камине,лениво переключал кнопки пульта, гулял по каналам. Вдруг на огромном экраневозникло лицо Светика. Шло ночное ток-шоу.

— В искусстве главное для меня — духовность, — говорилаСветик, — в быту я человек благочестивый.

На ней была кофточка, невероятно пышная, розовая ипрозрачная, как медуза. Трепетали накладные ресницы. В наивном изумлениивзлетали нарисованные брови. Пётр Борисович вдруг вспомнил словаприятеля-министра за поминальным столом: «Моя кровь, моё продолжение». Потомпредставил себя лет через десять, беспомощным и старым. Не дай Бог, маразм,паралич. А рядом Светик.

На следующее утро он позвонил своему старому знакомому,губернатору Вуду-Шамбальского автономного округа. Он давно собирался наведатьсяв далёкий степной край, не только из-за нефтяных вышек и конных заводов, а ещёпотому, что там, в глуши, жил человек, которому исполнилось сто десять лет. Он отличновыглядел, был бодр и полон сил, скакал на коне, пил вино, и его младшему сынусейчас должно быть два с половиной года.

Москва, 1916

— Барышня, Татьяна Михайловна, из госпиталя телефонируют.

Таня с трудом открыла глаза. Она не заметила, как уснула вгостиной в кресле. Над ней стояла испуганная горничная Марина.

— А? Что? Который час?

— Да уж двенадцатый. Сказали, срочно. Я говорю, нету их,Михаил Владимирович в театре, а они говорят, вас позвать. Я говорю, спит, мол,а они: буди, буди. Там этот мальчик, еврейчик, вроде как помирает.

Таня бросилась к аппарату.

— Плох. Отходит, — мрачно сообщил фельдшер Васильев.

— Нет! — крикнула Таня. — Нет, я сейчас.

Как была, в домашней кофточке, в нянькиной вязаной шали, онавыскочила из квартиры. Сбегая вниз по лестнице, услышала телефонные звонки игромкий голос Марины:

— Да вот, убежала. Ничего не сказала.