Михаил Владимирович должен был вернуться не раньше часаночи. Драматург Жарская увезла его на премьеру своей пьесы «Страсть Коломбины».После премьеры предполагался ужин. Театр был далеко, на Сретенке. Точногоадреса Таня не знала.

Взять извозчика удалось только на Триумфальной площади.Сонная кляча тащилась невыносимо медленно. Жар после бешеной гонки прошёл, Танястала мёрзнуть в тонкой кофточке и шали. У неё стучали зубы, она то молилась,то повторяла в ватную спину извозчика:

— Быстрей, пожалуйста, быстрей!

— Это, барышня, неправильно ты мыслишь, потому какпоспешишь, людей насмешишь, тише едешь, дальше будешь, не погоняй, не тызапрягала, — ворчал извозчик, и от монотонного, безнадёжного звука его голосаТаню трясло ещё больше.

Наконец свернули на Сретенку.

— Ну гляди, где тут твой театр.

— Он называется «Мадам Бернар». Где-то совсем близко.

— Тьфу ты, театр! Какой такой театр? Весёлый дом тебе нужен,«Мадам Бильяр», так бы сразу и сказала, это не тут, это на Самотёку надо. —Извозчик чмокнул и стал разворачивать свою кобылу.

— Подождите! Не надо на Самотёку! Что значит весёлый дом?

— А то и значит, барышня, то и значит. Заведение, сдевицами.

— Мне не туда! Вы что?

— Да как не туда, когда говоришь «Мадам Бильяр»!

— Бернар! Артистка такая французская, Сара Бернар,понимаете? В честь неё назван театр. Езжайте вперёд, пожалуйста, я оченьтороплюсь. — Таня еле сдерживала слёзы и готова была убить этого сонногоболвана.

— Бернар, Бильяр, чёрт их разберёт, вон, вроде, театр был вСеливерстовом переулке, туда, что ли?

— Не знаю! Езжайте вперёд, я вспомню. Там булочная рядом игалантерейная лавка.

— Галантерейная? Так это в Просвирином переулке, туда, чтоли?

— Туда, туда!

Просвирин переулок был мал и тёмен. Здание театра пряталосьв глубине, между доходными домами. Таня с трудом разглядела вывеску.

— Подождите здесь, я скоро!

— Куда! А заплатить? — извозчик ловко соскочил с козел исхватил её за руку выше локтя. — Видали мы таких. Скоро она! Двор-то проходной,убежишь и смоешься!

— Да пустите же! Нет у меня денег, там мой отец в театре, онзаплатит, подождите здесь минут десять, не больше. — Таня пыталась вырватьруку, но у извозчика была железная хватка.

— Отец заплатит! Видали мы таких! Нет денег, зачем села? Вотя тебя сейчас в участок!

В переулке не было ни души. Таня видела прямо перед собой втусклом фонарном свете толстую красную рожу и понимала: не отпустит, ивырваться она не сумеет. У неё на левом запястье были золотые часики, онаподнесла их вплотную к маленьким злым глазкам извозчика.

— Вот, часики возьмите, вместо задатка.

— А ну, покаж! — Извозчик ловко перехватил её за левую рукуи стал разглядывать часы. — Вместо задатка, говоришь? А и то сойдёт, — толстыепальцы быстро ловко расстегнули браслетку.

Таня вырвалась и побежала к театру, влетела в пустоеполутёмное фойе, промчалась мимо дремавшего швейцара и прямо перед входом взрительный зал налетела на Жарскую. Драматург курила, прислонившись к колонне.

— Таня! Вот сюрприз!

— Любовь Сергеевна, простите, мне папа нужен, очень срочно.Где он? В каком ряду?

— Ты что, хочешь забрать его? Прямо сейчас? Ты с ума сошла!Ни в коем случае! Сорвёшь мне премьеру! Там самая важная сцена, я вышла, немогу, волнуюсь страшно, подожди! Объясни хотя бы, что случилось?

Но Таня отстранила её, проскользнула в зал. На сцене трибарышни, босые, в коротких туниках, извивались, подняв вверх руки и задрав лицак потолку.

Под потолком, на подвесных качелях, сидела полная пожилаядама в пышной юбочке, болтала ногами и декламировала басом:

— Дух изнывает в тёмной клетке плоти. За что эта тюрьма, омой творец? Не слишком ли суров твой приговор для маленькой послушнойКоломбины?

Барышни расступились, и стало видно, что в заднике декорациипроделана дыра, из неё торчит усатая мужская голова в цилиндре.

— Смирись, смирись, порочное дитя! — сказала голова сиплымтенором. — Ты отдала себя страстям тлетворным, ты дышишь кокаином и грехом.

Таня вглядывалась в затылки зрителей в первых рядах партера,но было слишком темно. Она двинулась вперёд, по боковому проходу.

— О, мой творец, но если плоть бессильна противитьсястрастям и наслажденьям, её ли в том винить? Не ты ли её из глины создал радискуки, чтоб забавляться ею, как игрушкой?

Оркестр заиграл нечто бравурное. Качели стали медленноопускать даму. Она больше не болтала ногами, сидела смирно, понурив голову вкрасных кудряшках. Три барышни принялись отплясывать канкан. Таня была уже украя сцены. Кто-то с откидного сиденья тронул её за руку и громко прошептал:

— Сядьте куда-нибудь или уйдите!

Она набрала побольше воздуха и, перекрикивая оркестр,завопила:

— Папа!

Все головы в маленьком партере тут же повернулись в еёсторону, рядом громко возмущённо зашикали. Из середины второго ряда подняласьвысокая фигура Михаила Владимировича и быстро направилась к Тане.

Извозчик уехал, видно, понял, что за часики выручит больше,чем заплатят ему седоки. Михаил Владимирович надел на Таню своё пальто,побежали по пустому переулку к Сретенке, извозчика нашли только на Садовой.

— Помолись, подготовься, — прошептал Михаил Владимирович исжал Танину кисть, — рано или поздно это всё равно бы произошло, онмужественный мальчик, он боролся, не показывал виду, но я знаю, как ему былохудо. И ты знаешь. Он держался из последних сил.

— Нет. Не смей ничего говорить. — Таня вырвала руку иотвернулась.

До госпиталя ехали молча. В гулком полутёмном вестибюлестолкнулись с сестрой Ариной.

— Ну, слава Богу, успели, хоть попрощаетесь. Без сознанияон, но пока дышит, пульс совсем слабый, — сказала она, — я в аптеку закислородной подушкой. Час назад обещали прислать посыльного, все не идёт, анаши запасы ещё вчера закончились.

Ося лежал в маленькой процедурной. Глаза приоткрыты, лицозаострилось и разгладилось. Дыхание было редким и хриплым. Рядом стоялифельдшер Васильев и хирург Потапенко.