Михаил Владимирович приподнял Осе веко, стал считать пульс.

— Два раза сердце останавливалось, делали искусственноедыхание и непрямой массаж, — сообщил хирург.

— Ося, — тихо позвала Таня и провела ладонью по детскойседой голове, — Осенька, я здесь, и папа здесь, мы с тобой, вернись к нам,пожалуйста.

Синеватые веки дрогнули. Михаил Владимирович, не отпускаятонкого запястья, прижал ухо к Осиной груди. Все затихли. Он слушал минуты три,потом вдруг вскочил, приказал сухо и быстро:

— Адреналин. Камфару подкожно. Натрия гидрокарбонат, хлоридкальция, глюкоза с инсулином. Окно открыть!

Таня вытащила подушку из-под головы Оси, одну руку подложилаему под шею, другую на лоб и глубоко вдохнула, принялась делать искусственноедыхание, рот в рот. Михаил Владимирович стиснутыми ладонями ритмично давил нагрудину. Потапенко держал пальцы на запястье. Васильев распахнул окно и ушёлкипятить шприцы. Неизвестно, сколько прошло времени.

— Все, Таня, остановись, довольно. Ты слышишь меня? — МихаилВладимирович силой оттащил её от Оси.

— Нет! — крикнула она и попыталась вырваться из отцовскихрук. — Нет, пусти!

— Что — нет? Он дышит сам. Успокойся. — Он усадил её на стулв углу палаты и поднёс стакан холодного чая к её губам.

Ося не только дышал, он открыл глаза и смотрел на Таню. Васильевставил ему капельницу. Губы Оси шевельнулись. Таня подошла, склонилась над ними ясно расслышала:

— Барбарис.

— О чём ты, Осенька?

— От тебя пахнет барбариской. Изо рта.

— Михаил Владимирович, вы сами понимаете, всё бесполезно.Нужна операция на сердце, но наркоза он не выдержит, — сказал доктор Потапенко,когда они вышли покурить в коридор.

Таня уходить от Оси отказалась категорически, сидела возлеего койки, читала ему «Капитанскую дочку».

— И что вы предлагаете? — спросил профессор.

— А что тут можно предложить? — Потапенко пожал плечами. —Ох, да, я совсем забыл, вас какой-то полковник искал, Данилов, кажется.

— Данилов? Когда?

— Около часа назад. Он приехал с фронта, всего на сутки,спрашивал вас и Таню.

— Где же он?

— В приёмном. Наверное, уже ушёл. Простите, что сразу вам несказал, но совсем вылетело из головы.

В пустом приёмном отделении полковник Данилов спал прямо настуле. Профессор не стал его будить, отправился за Таней.

— Я никуда не пойду, — сказала она, увидев отца, — я будуздесь сидеть всю ночь.

— Сиди, пожалуйста, я не возражаю. Только сейчас сходи вприёмное, ненадолго.

— Зачем?

— Иди, я сказал! — он взял у неё из рук книгу. — Я останусьздесь, не волнуйся.

Таня быстро сбежала по лестнице. Дверь приёмного отделениябыла приоткрыта, она заглянула и сначала никого не увидела, кроме дежурнойсестры, дремавшей за столом.

— Что за дурацкие шутки!

Она хотела уже идти назад, к Осе, но заметила силуэт в углу.

Данилов спал, прислонившись головой к стене. Шинель сползлас плеча, фуражка лежала на коленях. Он был небрит и в грязных сапогах. Короткийёжик волос стал совсем белым. Таня подошла на цыпочках, прижалась губами к егощеке и тут же отпрянула. Он открыл глаза, часто, удивлённо заморгал, увиделТаню, обнял её, так неловко и крепко, что она чуть не упала.

— Павел Николаевич, вы не предупредили, — она подняла с полаего фуражку, — вы такой бледный, измученный. Что-то случилось?

— Ничего, Танечка, всё в порядке. Просто не спал три ночи.Предупредить никак не мог, сам не ожидал, что вырвусь. Ваша горничная сказала,вы убежали в госпиталь, Михаил Владимирович в театре. Я, собственно, уже и ненадеялся, заехал сюда, думал, вдруг повезёт. А вас и тут нет. Какой-то хирургсказал, что вы обязательно будете. У меня поезд в шесть. Который теперь час?

— Да уж третий, — подала голос дежурная сестра.

— В шесть? — Таня без всякого стеснения сжала ладонями еголицо, поцеловала в губы. — Вот за это я вас ненавижу.

— За что, Танечка?

— Нет. Больше не целуйте меня. Голова кружится.

— Так вы сами меня целуете.

— Нет. Я вас ненавижу. Не отпущу ни на какой поезд. Худой,небритый, волосы все седые, как будто не три месяца прошло, а тридцать лет.Пойдёмте, хотя бы чаем напою. Да оставьте вы шинель с фуражкой, вон, повесьтена вешалку. Как прикажете вас любить? Заочно? Я жду, жду, после той записки —ни слова, ни весточки. Только во сне и вижу.

Она говорила быстро, тихо и вела его за руку по лестнице, поспящим коридорам. Он шёл за ней и счастливо улыбался.

Москва, 2006

Оказавшись дома, Соня тут же кинулась в свою комнату.

— Какая красота! Какие потрясающие розы! — восклицала вприхожей мама. — Почему ты поставила их в помойное ведро? И куда ты убежала?Помоги мне распаковать чемодан, там для тебя подарки.

В ответ послышался грохот. Когда мама вошла, Соня сидела наполу. Перед ней были разбросаны бумаги, папки, диски, сломанные карандаши,старые ежедневники. Рядом валялся ящик, выдернутый из письменного стола.

— Прости, я должна найти свою записную книжку, — сказалаСоня.

— Не понимаю, что за срочность? Кому ты собираешься звонитьв три часа ночи?

— Звонить я буду завтра. Но я должна убедиться, что у меняостался его номер.

— Чей?

— Агапкина Федора Фёдоровича. Мне надо срочно встретиться сним.

Книжку нашла мама. Телефоны Агапкина, домашний и мобильный,были записаны на букву «А». Соня вдруг вспомнила, что старец сунул ей в рукулисточек с номерами как-то странно, поспешно, тайком, когда Бим вышел в туалет,и потом прошептал: «Не потеряйте, прошу вас! Не забудьте переписать в книжку!»

— Я уверена, ты все перепутала, — сказала мама, — этонаверняка другой Агапкин. Не может быть человеку сто шестнадцать лет. Его бызанесли в Книгу рекордов Гиннесса, его бы по телевизору показывали.

— Он этого не хочет. О том, сколько ему лет, знают толькоизбранные. Нельзя искушать профанов. Это его фраза.

— Так, может, у него просто маразм? Ну или какой-то сдвиг всознании. Чем он занимается?