— Нет, вообще карту Франции. Особенно мне нужны ее южныерайоны.

Вы не поверите, но карту мне приносят через три часа. За этовремя я сто раз в душе поблагодарил богов, что послали мне такую работящуюпомощницу. Если бы Надежда так же долго искала карту, как это делали сотрудникигостиницы, я бы до сих пор сидел в отеле города Цюриха. Но, как бы там ни было,карту все-таки приносят, и я ее изучаю. На подобранном клочке мне удалосьпрочесть несколько слов, как мне показалось, обозначавших название местности.

В уме же я все время держу маршрут Париж — Бордо. Поэтомусразу начинаю смотреть южные районы Франции. Кажется, живущий до меня в отелеРашид Касимов тоже интересовался именно этими районами, так как на клочкебумаги я рассмотрел схему части дороги. Теперь мне снова нужен портье. Яспускаюсь вниз и отзываю жуликоватого швейцарца в сторону. Как жаль, что я немогу говорить по-французски. Но мои стодолларовые купюры гораздо лучшеесредство для переговоров, чем любой переводчик. Ну а телефон, он на любом языкетелефон. Я показываю ему счета с надписью «телефон», тычу в них пальцем, кричу:«Мне нужен телефон». Он долго меня не понимает, даже когда я достаю сразу пятьстодолларовых бумажек. Он очень хочет их получить, морщит от напряжения лоб ивдруг сам придумывает выход из положения. Он просто звонит куда-то, затемпередает трубку мне.

Трубка спрашивает что-то на тарабарском языке, я даже незнаю на каком. Я отвечаю, что не понимаю. И вдруг там на довольно чистомрусском языке просят объяснить, что я хочу, чтобы передать это портье. Ну исукин он сын! Нашел-таки человека, знающего русский язык. Я быстро объясняю,что мне нужны все телефонные переговоры жившего до меня мистера Мирзояна. Ипередаю трубку портье. Тот выслушивает, кивает и бежит к своему компьютеру.Через десять минут я получаю все счета Рашида Касимова. Среди них естьтелефонный звонок из Франции. Вернее, три звонка оттуда. И его звонок… куда бывы думали? Ни за что не догадаетесь. В какой-то маленький французский городокЛабуэр. Я узнаю об этом от портье, когда повторяется утомительная процедура егозвонка, моей просьбы, перевода моих слов и его постижение их смысла. Мне нужноузнать, чей код набран в номере телефонного счета этого господина. Через минутумне дают название городка — Лабуэр.

Кинув на прощание моему находчивому портье пять сотен, ябросаюсь наверх. Дрожащими руками разворачиваю карту юго-западного побережьяФранции. Так и есть. Городок Лабуэр находится на юге Франции, как раз на тойсамой дороге, которая ведет от Бордо к испанской границе. Думаете, бывают такиесовпадения? Его звонок в Лабуэр, билет его женщины в Бордо и, наконец,маленький клочок бумаги с Бискайским заливом. Нет. Столько совпадений сразупросто не бывает. Я точно знаю, что напал на след. Город Лабуэр на юге Франции.Это то самое место, куда мы вместе с Надеждой должны теперь ехать.

А ведь всего-навсего нужно было сопоставить счета телефонныхзвонков во Франции, обрывок бумажки, найденный в Люцерне, и заказанные вСтамбуле билеты. И все сразу становится на свои места. Только не говорите, чтоэто так просто. На самом деле я здорово помучился, пока свел воедино все этифакты.

Не буду ничего говорить о Париже. Я здесь первый раз вжизни. А о нем столько известно, что я все равно не скажу ничего нового. Этодействительно какой-то непонятный город. Я человек не сентиментальный, но,попав сюда, ступая по набережной Сены, разглядывая дома, чувствовалудивительное волнение.

Ровно в пять часов вечера я уже у входа в Лувр, где стоитэта непонятная стеклянная башня. Если бы моя переводчица не опоздала, я быперестал себя уважать. Она обязательно должна была опоздать. Она и пришла вшесть пятнадцать. Но это было не так страшно. Гораздо хуже оказалось другое.Она пришла не одна.

Нет-нет. Она не привела с собой киллера, «хвост» или ещекакую-нибудь гадость. Она привезла в Париж… свою дочь. Представьте себе моесостояние, когда я увидел, как они подходят ко мне вдвоем. Я думал, со мнойслучится удар. Только этого мне не хватало.

Надежда подходила ко мне, виновато опустив голову. Девочка,одетая в красную куртку и клетчатые штаны, весело смотрела на меня, словноожидала, что я покажу ей какой-нибудь фокус.

— Что это такое? — зло спрашиваю я, кивая на ребенка.

— Моя дочь, — тихо отвечает Надежда.

— Я догадался. Что это значит?

Она виновато молчит. А девочка вдруг спрашивает:

— Дядя, а ты друг моей мамы?

Она выговаривает слова по-русски с неуловимым акцентом, какговорят обычно прибалты. Вернее, говорили. Сейчас они все сразу «забыли»русский язык и «вспомнили» немецкий.

Я вспоминаю своего сына и отворачиваюсь, ничего ей неответив. А она смотрит на меня смышлеными глазками и вдруг берет за палецправой руки и начинает тянуть.

— Может, ты мне мороженое купишь? — спрашивает она. Я гляжуна ее маму, уже собираясь сказать какую-нибудь гадость, даже открываю рот.Потом закрываю его и неожиданно обнаруживаю, что спрашиваю против своей воли:

— А какое мороженое ты хочешь?

Надежда улыбается, а я, чувствуя себя отцом семейства, беруее дочку за руку, и мы идем покупать мороженое. Так начинается мое знакомство сСашей. Я даже не знал, что у немок бывают такие имена — Надежда и Александра,хотя какие они, к черту, немки. Все время жили в России, а считались немцами.По-моему, вообще нужно было давно отменить все национальности, как в Америке.Есть американец — и все. Американец китайского происхождения, немецкого,русского, но — американец. А у нас вместо того, чтобы говорить «советскийчеловек», стали разбивать всех по национальностям, всем академии открывать ивыращивать национальные кадры. Вот и вырастили на свою голову. Они, эти кадры,ничего не смогли сделать, фигуры-то были дутые. Когда многие это поняли, тутвесь галдеж и поднялся. Графоманы и неудачники полезли на политическую арену.Чем это кончилось, вы сами помните.

— У вас есть какие-нибудь планы? — спрашивает Надежда, когдамы усаживаемся за столиком в кафе на берегу Сены.

— У меня только один план, — признаюсь я, — но он исключаетучастие в нем вашей дочки.

Она смотрит на меня сердито.

— Чем она вам мешает?

— Она уже выздоровела? — саркастически спрашиваю я.

— Моя сестра уезжала, и поэтому я вынуждена была забратьСашу из Дрездена, — объясняет Надя. — Что мне было делать? Оставить девочкуодну в Германии? Так она ведь почти не говорит по-немецки.

— И вы решили включить ее в состав нашей группы?

Она укоризненно качает головой:

— Ну зачем вы так?

Не могу я спорить с женщинами. Особенно когда на менясмотрят такими глазами — чистыми и доверчивыми.