Потолок был так сильно закопчен, что ни следа уже неосталось от побелки, которой он некогда был покрыт. Артем тупо смотрел в него,не понимая, где же он находится. — Проснулся? — услышал он знакомый голос, иэтот голос заставил рассыпавшуюся мозаику мыслей и событий выстроиться обратнов картину вчерашнего (вчерашнего ли?) дня. Все это казалось сейчас такимнереальным; непрозрачная, как туман, стена сна отделяла действительность отвоспоминаний. Стоит заснуть и проснуться, как яркость пережитого стремительномеркнет, и вот, вспоминая, трудно уже отличить фантазии от подлинныхпроисшествий. Они становятся такими же блеклыми, как сны, как мысли о будущемили возможном прошлом. — Добрый вечер, — приветствовал его мужчина, которыйнашел его. Он сидел по другую сторону костра, и Артем видел его сквозь пламя, иот этого его лицо приобретало вид загадочный и даже мистический. — Теперь,пожалуй, мы с тобой можем и представиться друг другу. У меня есть обычное имя,похожее на все те имена, которые окружают тебя в этой жизни. Оно слишком длиннои ничего обо мне не говорит. Но я — последнее воплощение Чингиз Хана, и поэтомуможешь звать меня Хан. Это короче. — Чингиз Хана? — недоверчиво посмотрел Артемна своего собеседника, отчего-то больше всего удивляясь тому, что тототрекомендовался именно последним воплощением, хотя в реинкарнацию он вообще-тоне верил. — Друг мой! — оскорбленно возразил Хан, — не стоит с таким явнымподозрением изучать разрез моих глаз и манеру поведения. С тех пор у меня былонемало иных, более приличных воплощений. Но все же Чингиз Хан остается самойзначительной вехой на моем пути, хотя как раз именно из этой жизни, к своемуглубочайшему сожалению, я не помню ровным счетом ничего. — А почему Хан, а неЧингиз? — не сдавался Артем. — Хан ведь даже не фамилия, а род деятельности,если я правильно помню. — Навевает ненужные ассоциации, не говоря уже обАйтматове, — нехотя и непонятно пояснил тот, — и между прочим, я не считаюсвоим долгом давать отчет об истоках своего имени кому бы то ни было. Как зовуттебя? — Меня — Артем, и я не знаю, кем я был в прошлой жизни. Может, раньше моеимя тоже было позвучнее, — попытался оправдаться Артем. — Очень приятно, —сказал Хан, очевидно, вполне удовлетворенный и этим, — надеюсь, ты разделишь сомной мою скромную трапезу, — прибавил он, поднимаясь и вешая над костром битыйжелезный чайник, вроде того, что был у них на ВДНХ в северном дозоре.

Артем суетливо поднялся, запустил руку в свой рюкзак ивытащил оттуда батон колбасы, прихваченной в путь еще с ВДНХ. Перочинным ножомон настругал несколько кусочков и разложил их на чистой тряпице, которая тожележала у него в рюкзаке. — Вот, — пододвинул он колбасу, — к чаю.

Чай у Хана был все тот же, их родной, с ВДНХ, Артем егосразу же узнал. Потягивая его из металлической эмалированной кружки, он молчавспоминал события прошедшего дня. Хозяин, очевидно, тоже думал о чем-то своем ине тревожил его пока.

Влияние безумия, хлещущего в мир из лопнувших труб,оказывалось разным для всех. И если Артем воспринимал его просто как шум,который глушил, не давал сосредоточиться, убивал мысли, но щадил сам разум, тоБурбон просто не выдержал такой мощной атаки и погиб. Того, что этот шум можетубивать, Артем не ожидал, иначе он не согласился бы ступить и шагу в черныйтуннель между Проспектом Мира и Сухаревской. И на этот раз он подкралсянезаметно, сначала притупляя чувства, — Артем теперь был уверен, что всеобычные звуки были задавлены им, хотя его самого до поры нельзя было услышать,— потом замораживая поток мыслей, так что те загустевали, останавливались ипокрывались инеем бессилия, и, наконец, нанося последний сокрушительный удар. Икак он сразу не заметил, что Бурбон вдруг заговорил языком, который не смог бывоспроизвести, даже начитавшись апокалиптических пророчеств? И они продвигалисьвсе глубже, словно зачарованные, и было чудное такое опьянение, а вот чувстваопасности не было, и он тщетно думал о какой-то ерунде, о том, что нельзязамолкать, что надо говорить, но попытаться осознать, что же с ними происходит,в голову отчего-то не приходило, что-то мешало…

Все происшедшее хотелось выкинуть из сознания, забыть, онобыло таким непонятным и недоступным для понимания, ведь за все годы, прожитыена ВДНХ, о подобном приходилось только разве слышать, и проще было продолжатьверить, что такое не может происходить в этом мире, что ему в нем просто нетместа. Артем потряс головой и снова огляделся по сторонам.