— Мне достаточно одного кубка, — сказал Олегкротко. Заметив недоверчивый взгляд Томаса, пояснил: — Но, выпив этот кубок, ястановлюсь совсем другим человеком!.

— Ну и что?

— А то, что этому человеку тоже хочется выпить.

Томас хохотнул, в калике живет даже не два человека, амножество, судя по тому, сколько может выпить, оглянулся на удаляющийся оазис:

— А чего таким страшилищем тебя изобразили?

Он думал, что Олег на шутку ответит шуткой, но отшельник завремя странствий хоть и обучился почти всему на свете, но только чувства юморатак и не обрел:

— Как умеют... Не всегда же пешком и с палочкой.Куда-то торопился.

Томас отшатнулся. Волосы встали дыбом. Он ощутил, какзатряслись руки, а голос сорвался на жалкий писк:

— Так это был... ты?

— Ты ж сам заметил, что похож.

— Ну... — прошептал Томас, земля под нимшатнулась. Он ощутил как барханы снова закачались как волны, а воздухзадрожал. — Это я так, подразнить! Я ж не думал, что в самом деле! Хотя утого чудища руки-крюки, морда ящиком... похож. Значит, ты? Торопился?Торопился, но всех женщин...

Олег объяснил равнодушно, только взгляд чуть потеплел:

— А я тогда пробовал путь всяческих излишеств. В томчисле и, ну, этих. Понимаешь, учений как правильно жить на свете — до чьей-томатери, но где-то наверняка есть ценное зерно. Однако отрицать, не глядя, этовсе равно, что бранить вино, ни разу не попробовав. Настоящая мудростьприходит, когда все узнаешь на своей шкуре.

— А если на чужой?

— Тогда это ученость.

Томас оглянулся. Даже на расстоянии он различал, что неведомымрезчикам удалось выразить мощь и свирепость древнего бога. Томас прошептал:

— Бедный калика... Сколько же тебе гореть в гееннеогненной! Может быть, прямо сейчас просить деву Марию о заступничестве?

Калика с сомнением поднял брови:

— Женщину?

— Ну и что, — возразил Томас горячо, — она жмать нашего бога! Матери даже крокодил не откажет, а наш милосердный Господь некрокодил какой-нибудь с берегов Стибра!.

— Все-таки женщина, — проговорил калика ссомнением. — Не совестно? Может, это и по-рыцарски, но не совсемпо-мужски. Когда сирые да увечные молят о помощи, понятно. Заступница, мол. Амы? Мы сами заступники.

— Гореть тебе в огне, — повторил Томас. Онвздохнул. — За гордыню, за волшбу, за всех баб, которых по дороге, неснимая лыж... И за то, что все учения пробовал на своей шкуре... на шкурепробовал, так и поверю! Про эти все сатанинские учения, гнусные и растленные,нам полковой прелат та-а-а-акое рассказывал жаркими сарацинскими ночами. Потомрыцари на стену лезли, от тоски выли, все с искушениями боролись. Да и мнеперепадет на орехи, что с тобой, язычником гнусным общаюсь!

Калика сказал равнодушно:

— Лучший способ преодолеть искушение — это поддатьсяему. Сразу потом понимаешь, что не искушение оно вовсе, а так — видимость. Чтобороться с ним легко, что зазря время потерял, и тебе это вовсе не нужно.

— Правда? — спросил Томас с надеждой.

— Проверено, — уверил калика. — Много-многораз!..

Томас сожалеюще оглянулся на исчезающие шатры кочевников.Похоже, золотые монеты мог бы с такой же пользой и сам выбросить в песок.

Впереди вздымалось плато. Не слишком высокое, но у пустынисил не хватило, чтобы победно идти горячими волнами оранжевого песка. Дальшетянулось твердая земля, кое-где зеленели клочья травы, хотя земля была сухая,выжженная, готовая перейти на сторону песка. А его массы, в отличие от морскихволн, разбившись о твердыню, не отступили, не растворились, а угрюмонакапливали силы, ветер неспешно наметал барханы выше, и оранжевые волнынастойчиво поднимались, уже видя, что окончательная победа будет за ними.

Калика мрачнел, рыжие брови нависли над зелеными глазамизлыми кустиками. Глаза сверкали недобро. Томас попробовал утешить:

— Да что тебе? Меньше будет на свете сарацин, затобольше христиан.

— Как будто песок остановится, — огрызнулсяОлег. — Нет, песок — это уже все, конец. После Болота — Лес, после Леса —Степь, после Степи — Пески, а после Песка... Надо что-то придумать. Мне песокпятки печет, а в сапогах по пустыне — только дикие франки могут.

Томас ахнул:

— Да когда это будет?

— Оглянуться не успеешь, — заверил Олег. —Вроде вчера здесь рыбину поймал, во размером! От рыла до хвоста в полсажени, аот хвоста до морды и вся сажень...

Он впал в глубокое раздумье, шагал почти как деревяннаякукла, морщины на лбу стали глубокими, как ущелья. Томас злился, идут спасатьЯру, не в соседний замок на пир, а в преисподнюю, а этот ломает голову какостановить песок, как будто кто-то может остановить кроме Господа, а пути тогонеисповедимы, что хочет, то и делает...

— Чертов мир, — выругался Олег внезапно. —Был бы я богом, все же сотворил бы получше!

— Не богохульствуй, — бросил Томас строго. —Господь знал, что творит.

— Да, но мог бы посоветоваться... Я бы ему подсказал.

Томас не понял, так странно шутит калика или же всерьез,сказал еще строже:

— Господь знал, с кем советоваться!

— С кем же?

— С ангелами, конечно, — бросил Томаспобедно. — Они носились всюду над хлябями, все видели, обо всемдокладывали как верные стражи.

Земля звенела по сапогами, Томас чувствовал твердь, и этонаполняло душу уверенностью. Стали попадаться даже кустарники, калика заметилодин попышнее, свернул, и Томас догадался, глядя на темнеющее небо, что там изаночуют.

В сторонке два оленя и три козы что-то жадно лизали из ямки,размером в две человеческие ступни. На приближающихся людей косили испуганнымиглазами, но их розовые языки шлепали по мокрой земле до последнего мига, когдаоставаться стало уже совсем страшно.

Томас даже взялся за рукоять меча, остро сожалея, что нетарбалета. Была бы свежая оленина к той снеди, что поделились с каликой бедуины.Животные разбежались, но когда Томас оглянулся, снова осторожно приближались кямке, поглядывая вслед испуганно настороженными глазами. Он покосился на ямку,фыркнул. Меду туда им налили, что ли...

— Или соль рассыпали, — буркнул Олегравнодушно. — Козы больно соль любят лизать. Я знавал охотников, чтоленились за оленями бегать, а клали глыбу соли и прятались за кустами.

Томас возмутился:

— Какие же это охотники? Странные ты речи ведешь, сэркалика.

— Ты прав, — согласился Олег. — Мерзавцы.