Бедняга Нолик так испугался, что от лёгкого утреннего хмеляне осталось и следа. Соня пришла в себя, исключительно ради Нолика, чтобы он неволновался.

— Всё нормально. Я в порядке. Я знаю, что папа умер, впрошлую среду мы его похоронили, и сегодня девятый день.

— Уф-ф, слава Богу, — вздохнул Нолик, — ты только забыладобавить, что сегодня ещё и день твоего рождения. Тебе, Софи, стукнуло тридцатьлет. Здесь тридцать одна роза. Некто добавил один цветок, потому что чётноечисло в букете — плохая примета. Только такая пофигистка, как ты, моглапоставить розы в помойное ведро. Воды хотя бы налила?

— Естественно! Арнольд, почему ты не подарил мне на деньрожденья большую красивую вазу?

— У меня для тебя другой подарок. Но ты, Репчатая, его неполучишь, если будешь называть меня Арнольдом. Ещё раз услышу — уйду.

— Ага! Кубарем выкатишься, если ещё раз назовёшь меняРепчатая!

Секунду они смотрели друг на друга грозно, как будтособирались подраться. Нолик возмущённо пыхтел. Лет двадцать назад они бы,правда, подрались, не больно, но обидно. Нолик терпеть не мог своего полногоимени — Арнольд. А Соню раздражало детское прозвище Репчатая. Тут же возникал впамяти школьный коридор, зелёные масляные стены, серый в стрелочку линолеум,топот ног за спиной и крики: «Лукьянова! Лук! Луковица репчатая!»

Нолик учился в той же школе, двумя классами старше, и жилкогда-то в квартире напротив. Именно из-за него за Соней тогда гнались иобзывали Репчатой. Он нравился самой энергичной девочке в Сонином классе, НинеМарковой. Нина писала ему записки и требовала, чтобы Соня работала почтальоном.Нолик отказывался отвечать, энергичная Нина ему совсем не нравилась, и в итогевиноватой оказалась Соня. Всё это была забытая детская чушь, но с тех поркличка Репчатая ассоциировалась у Сони с крайней степенью недоброжелательности.

— Все из-за тебя! — сказала Соня и впервые за прошедшиедевять дней улыбнулась, глядя на хмурого, толстого, смешного Нолика.

Он давно стал для неё уже не другом детства, ародственником, младшим братиком, хотя был старше. Толстый, пьющий, балованныйНолик, без признаков мужественности, с нестабильным доходом и тяжкими амбицияминесостоявшегося актёра.

— Что — из-за меня? Я, между прочим, отменил на сегодня всеозвучки по случаю твоего юбилея. Я рано встал, тащился к тебе в метель, черезвсю Москву.

— Мог бы просто позвонить.

— Ты трубку не берёшь.

— Да? Правда? А почему?

— Слушай, может, тебе врача вызвать?

— Ха-ха, я сама врач.

— Ничего не ха-ха. Ты не врач, ты биолог. Тебе нужен этот,как его? Ухо-горло-нос.

— Иди на фиг. Лучше вымети ртуть из-под кровати, напои менячаем, потом сбегай в аптеку и стань мне хотя бы на один день родной матерью.

Нолик с готовностью засуетился, проводил Соню в папинукомнату, уложил на тахту, накрыл пледом, ушёл выметать ртуть.

Портфель оказался странно лёгким, как будто внутри почтиничего не было. Соня поставила его на папин письменный стол и старалась несмотреть на него. Слишком сильно было искушение открыть прямо сейчас.

Недавно папа летал в Германию. Пробыл там двенадцать дней.Сказал, что летит в гости к своему бывшему аспиранту Резникову. Вернулсязадумчивый, мрачный. Почти не разговаривал с Соней. И ни на секунду нерасставался с этим портфелем. Он купил его там, в Германии.

— Дай посмотреть, — просила Соня.

У неё была слабость ко всяким сумкам и портфелям. Она ужезаметила, что на папином портфеле есть боковые кольца для наплечного ремня. УСони на плече эта элегантная дорогая вещица смотрелась бы очень стильно.

Он не дал. Почему-то разозлился и сказал, что она обязательносломает замок или оторвёт ручку. Он, кажется, даже под подушку его клал наночь.

Соня пыталась расспросить, в каких он побывал городах, чтоделал, что видел, как поживает Резников, но папа упорно молчал или ворчал набытовые темы. Она, Соня, опять не помыла посуду, ходит в такой мороз снепокрытой головой, в ванной течёт кран, в тахте что-то сломалось, она нераскладывается, и ему узко спать. Полгода не работает принтер. Нельзя смотретькино, сломался дисковод.

— Сам все починишь, — огрызалась Соня, — ты же инженер,доктор технических наук.

Родители разошлись пять лет назад. Собственно, это был дажене развод, формально они до сих пор числились мужем и женой. Но мама уже пятьлет жила в Австралии, ей там дали долгосрочный гранд в каком-то университете.Ни от Сони, ни от папы она не скрывала, что в Сиднее у неё есть близкий друг,австралиец Роджер, вдовец, старый, старше папы. Соня имела счастье видеть егооднажды. Он прилетал с мамой в Москву, знакомиться с Соней. Кривоногий,маленький, ниже мамы на голову, лысый, но с тёмными кудрявыми волосами вноздрях и в ушах, он очень старался произвести на Соню хорошее впечатление,постоянно ей подмигивал. Потом мама объяснила, что от волнения у беднягиРоджера случился нервный тик.

Чтобы взять портфель, надо было слезть с тахты, пройти двашага до стола. Круглые блестящие замочки, конечно, заперты. Но Соня знала, гдеключи. Она нашла их в парадном тёмно-сером папином костюме, когда переодевалаего для похорон. Колечко с двумя маленькими ключами было аккуратно приколото кподкладке внутреннего пиджачного кармана английской булавкой.

— Кстати, насчёт родной матери, — пробасил Нолик, появившисьна пороге в старом фартуке с божьими коровками. — Ты не забыла, что ВераСергеевна послезавтра прилетает? Она звонила мне, просила тебе напомнить, чтобыты встретила её на машине. Очень беспокоится, что ты не берёшь трубку. Я навсякий случай записал рейс, время. А как же ты поедешь в Домодедово такаябольная?

— Ничего. Выпью побольше таблеток, посажу тебя рядом вкачестве дополнительной печки. Когда рейс?

— Вроде ночью, в половине первого.

— Слушай, как там чай? Тёпленького хочется. Горло болитужасно.

— Да, я сейчас. Тебе сюда принести или пойдёшь на кухню?

— На кухню. Здесь я пролью.

— Это уж точно, — хмыкнул Нолик, — ты бы на ноги что-нибудьнадела. Нельзя при такой температуре босиком. Вечная твоя проблема.

— Что делать? — вздохнула Соня. — Мои тапочки не живутпарами. Носки, впрочем, тоже. Найдёшь что-нибудь парное — надену.

Нолик натянул на её босые ноги папины шерстяные носки.Благо, у папы в комнате все лежало на своих местах, аккуратно, по ящикам. Подороге, в прихожей, она чуть не сшибла ведро с розами.