Охранник сел в «Лаллет» и отогнал его на рестораннуюстоянку, чтобы освободить место для чёрного квадратного джипа, который привёзпопулярного телеведущего с женой.

В просторном ресторанном фойе были накрыты длинные столы дляфуршета. Горы фруктов, французские сыры, не меньше пятидесяти сортов,обложенные гроздьями винограда, овальные фарфоровые блюда с ломтиками розовой ибелой рыбы, холодное мясо животных, от банальной свинины до экзотическоймедвежатины. Жареная и заливная птица, от курицы до страуса. Шампанское вледяных ведёрках, красная икра в высоких серебряных вазах. Вначале была ичёрная, но её сразу съели.

Согласно дресс-коду, обозначенному в пригласительныхбилетах, мужчины были в строгих костюмах, в сюртуках и смокингах, дамы — ввечерних платьях. Публика весьма солидная: банкиры, политики, владельцыжурналов, газет, телеканалов. Пока мало кто отважился явиться в остро модныхбарахольных тряпках на столь серьёзное мероприятие.

Минут через тридцать должно было начаться торжественноедейство — вручение премий за успехи в медиа-бизнесе.

Премии сами по себе ничего не стоили. Каждый награждаемыйполучал бронзовую статуэтку, то ли птичку, то ли рыбку, букет цветов и порциюаплодисментов. Но факт присутствия на церемонии, пригласительный билет вконверте из розовой шелковистой бумаги, чёрный, с золотыми буквами, стоилдорого. Посторонние, случайные люди сюда проникнуть не могли никак.

Гости теснились у столов, с тарелками и бокалами пробиралисьсквозь сутолоку, стараясь никого не задеть, ничего не уронить и не пролить, чтобыло непросто, ибо толпа густела с каждой минутой.

Появление Кольта вызвало лёгкий ажиотаж, но не потому, чтоПётр Борисович был владельцем ресторана и оплачивал мероприятие, и ни в коемслучае не из-за его обвислых джинсов и мятого пиджака, и даже не из-за большойоголённой попы девушки Жанны. Ажиотаж случился просто потому, что ПётрБорисович слишком резко вклинился в толпу, кого-то задел, кому-то наступил наногу. Извиниться он не мог, так как разговаривал по телефону. Девушка Жаннатоже не извинялась, так как вообще никогда этого не делала.

— Где ты? Я тебя не вижу. Здесь народу тьма! — громко басилКольт в трубку. — Ладно, стой, где стоишь, и не отключайся!

Человек, к которому стремился Пётр Борисович, не стоял, асидел. Он приехал давно, успел занять удобное место в углу, у рояля. Он курил,раскинувшись на диване, слушал отличные джазовые импровизации ресторанногопианиста и с любопытством разглядывал публику.

На вид ему было не больше сорока пяти. С первого взгляда онказался некрасивым, даже неприятным. Крупное смуглое лицо с широкими скулами ивздёрнутым носом, жидкие тусклые волосы неопределённого цвета, тяжёлыйподбородок, выпуклые бледные губы. Но у него были яркие голубые глаза, высокийчистый лоб и чудесная улыбка. Этой своей улыбкой он одарил девушку Жанну,которая, впрочем, никак не отреагировала, а продолжала жевать жвачку.

— Иди там, покушай, потусуйся, — сказал Жанне Пётр Борисовичи уселся на диван.

— Ну что, как? — спросил он нетерпеливым шёпотом, когдадевушка удалилась.

— Пока никак.

— Что значит — никак? Я же сказал — любые деньги. Любые! Тыобъяснил ему?

— Я объяснил. Он согласился.

— Ну?! — Жёлтые маленькие глаза Кольта заблестели, оншлёпнул собеседника по коленке. — Сколько в итоге?

— Уже не важно.

— Что значит — не важно?

— Он умер.

— Кто?! — крикнул Кольт так громко, что на них сталиоборачиваться.

— Ш-ш-ш… — Смуглый вытянул губы и покачал головой. — Нет, сним всё в порядке, он никуда не денется, не волнуйтесь. Умер Лукьянов.

— А-а, — Кольт облегчённо вздохнул, но тут же нахмурился, —погоди, а чего это вдруг? Он вроде не такой старый, и ты говорил, он здоровыймужик. Ему шестьдесят пять, как мне.

— Шестьдесят семь. Острая сердечная недостаточность.

— И чего дальше?

— Дальше будем работать.

— С кем? — тревожно спросил Кольт.

— С ней, — смуглый мягко улыбнулся.

Они так увлеклись беседой, что не заметили быстрого движениятолпы к банкетному залу. Через опустевшее фойе к ним прибежал высокий рекламныйкрасавец брюнет в белом смокинге и, смущаясь, переминаясь с ноги на ногу,сказал:

— Пётр Борисович, Иван Анатольевич, извините, пожалуйста,там все ждут, вас просят, пора начинать.

— Да, идём. Уже идём, — ответил Кольт.

Прежде чем подняться на эстраду и оставить ИванаАнатольевича в первом ряду, Кольт стиснул его руку и прошептал на ухо:

— А вдруг она тоже возьмёт и умрёт? Сколько ей лет?

— Всего лишь тридцать, как раз сегодня исполнилось.

На лице Ивана Анатольевича опять засияла мягкая, ласковая,совершенно неотразимая улыбка.

Москва, 1916

25 января были именины Тани. Ей исполнилось восемнадцатьлет.

Михаил Владимирович жил замкнуто, приёмов терпеть не мог,сам в гости почти не ходил и к себе звал редко. Но по Таниной просьбе этот деньстал исключением.

— Хочу настоящий праздник, — сказала накануне Таня, — чтобымного народу, музыка, танцы, и никаких разговоров о войне.

— Зачем тебе это? — удивился Михаил Владимирович. — Полныйдом чужих людей, сутолока, шум. Вот увидишь, уже через час у тебя разболитсяголова и ты захочешь всех их послать к чёрту.

— Папа людей не любит, — ехидно заметил Володя, старший сынСвешникова, — его издевательства над лягушками, крысами и дождевыми червями —это сублимация, по доктору Фрейду.

— Спасибо на добром слове. — Михаил Владимирович слегкасклонил стриженную бобриком крупную седую голову. — Венский шарлатан тебеаплодирует.

— Зигмунд Фрейд — великий человек. Двадцатый век станетвеком психоанализа, а вовсе не клеточной теории Свешникова.

Михаил Владимирович хмыкнул, цокнул ложкой по яйцу ипроворчал:

— Безусловно, у психоанализа великое будущее. Тысячи жуликовещё сделают на этой пошлости недурные деньги.

— И тысячи романтических неудачников будут скрежетать зубамиот зависти, — зло улыбнулся Володя и принялся катать шарик из хлебного мякиша.

— Лучше быть романтическим неудачником, чем жуликом, а ужтем более — модным мифотворцем. Эти твои умные друзья, Ницше, Фрейд, Ломброзо,толкуют человека с такой брезгливостью и презрением, будто сами принадлежат киному виду.