— Ну, началось! — двенадцатилетний Андрюша закатил глаза,скривил губы, выражая крайнюю степень скуки и усталости.

— Был бы счастлив иметь их в друзьях! — Володя кинул в ротхлебный шарик. — Любой злодей и циник в сто раз интересней сентиментальногозануды.

Михаил Владимирович хотел что-то возразить, но не стал. Таняпоцеловала отца в щёку, шепнула:

— Папочка, не поддавайся на провокации, — и вышла изгостиной.

Оставшиеся три дня до именин каждый продолжал жить сам посебе. Володя исчезал рано утром и возвращался иногда тоже утром. Ему былодвадцать три. Он учился на философском факультете, писал стихи, посещал кружкии общества, был влюблён в литературную даму старше него на десять лет,разведённую, известную под именем Рената.

Андрюша и Таня ходили в свои гимназии. Таня, как обещала,успела сводить брата в художественный театр на «Синюю птицу», МихаилВладимирович дежурил в военном лазарете Святого Пантелеймона на Пречистенке,читал лекции в университете и на женских курсах, вечерами закрывался в лаборатории,до глубокой ночи работал и никого к себе не пускал. Когда Таня спрашивала, какпоживает крыс Григорий Третий, профессор отвечал: «Отлично». Больше она немогла вытянуть из него ни слова.

Утром 25-го за завтраком Михаил Владимирович произнёс короткуюречь:

— Ты теперь совсем взрослая, Танечка. Это грустно. Тем болеегрустно, что мама не дожила до этого дня. Маленькой ты уже никогда не будешь.Сколько всего ждёт тебя яркого, захватывающего, какой огромный и счастливыйкусок жизни впереди. И все в этом новом, удивительном и странном двадцатомвеке. Я хочу, чтобы ты стала врачом, не пряталась от практической медицины вотвлечённую науку, как я, а помогала людям, облегчала страдания, спасала,утешала. Но не дай профессии съесть всё остальное. Не повторяй моих ошибок.Юность, молодость, любовь…

На последнем слове он закашлялся, покраснел. Андрюша хлопнулего по спине. Таня вдруг засмеялась, ни с того ни с сего.

Весь этот день, двадцать пятое января тысяча девятьсотшестнадцатого года, она смеялась, как сумасшедшая. Отец вдел ей в уши маленькиебриллиантовые серёжки, именно те, на которые она давно заглядывалась в витринеювелирной лавки Володарского на Кузнецком. Старший брат Володя преподнёс томикстихов Северянина и вместо поздравления зло паясничал, как всегда. Андрюшанарисовал акварельный натюрморт. Осенний лес, пруд, подёрнутый ряской,усыпанный жёлтыми листьями.

— У барышни, сестрицы вашей, самый весенний возраст, а вывсе увядание рисуете, — заметил доктор Агапкин Федор Фёдорович, папин ассистент.

Таню он раздражал. Это был пошло красивый мужчина сприлизанными каштановыми волосами, девичьими ресницами и толстыми томнымивеками. На именины она его не приглашала, он сам явился прямо с утра, назавтрак, и преподнёс имениннице набор для вышивания. Рукоделием Таня никогда вжизни не занималась и вручила подарок Агапкина горничной Марине.

Более всех растрогала и насмешила Таню нянька Авдотья.Старая, из дедовских крепостных, почти глухая, сморщенная, она жила в доме направах родственницы. На день ангела она, как в прошлом году, как и впозапрошлом, преподнесла Тане все ту же куклу, Луизу Генриховну.

Кукла эта многие годы была предметом борьбы и интриг снянькой. Она сидела на комоде в нянькиной комнате, без всякой пользы. Зелёноебархатное платье с кружевами, белые чулки, замшевые ботинки с изумруднымипуговками, шляпка с вуалеткой. Когда Таня была маленькой, нянька толькоизредка, по праздникам, позволяла ей прикоснуться к розовой фарфоровой щеке,потрогать тугие русые локоны Луизы Генриховны.

Лет тридцать назад няня выиграла куклу на детскомрождественском утреннике в Малом театре для тёти Наташи, папиной младшейсестры. Наточка, нянина любимица, была девочка аккуратная, тихая, в отличие отТани. На Луизу Генриховну она только смотрела.

Таня поцеловала няньку, усадила куклу на каминную полку изабыла о ней, вероятно, до следующего года.

Вечером к дому на Ямской подъезжали извозчики. Нарядные дамыи господа с цветами, с подарочными коробками ныряли в подъезд, поднимались взеркальном лифте на четвёртый этаж.

Университетские профессора с жёнами, врачи из госпиталя,адвокат Брянцев, сдобный золотисто-розовый блондин, похожий на постаревшегохерувима с полотен Рубенса. Аптекарь Кадочников, в своих вечных валенках,которые носил круглый год из-за болезни суставов, но в штанах с лампасами, всюртуке и в крахмальном белье по случаю именин. Танины подруги-гимназистки,дама-драматург Любовь Жарская, старая приятельница Михаила Владимировича,высокая, страшно худая, со взбитой рыжей чёлкой до бровей и вечной папироской вуголке пунцового тонкого рта. Несколько сумрачных надменныхстудентов-философов, приятелей Володи, наконец, его любовь, загадочная Рената,с голубоватым от пудры лицом и глазами в траурных овальных рамках.

Вся эта разнопёрая публика крутилась в гостиной, смеялась,язвила, сплетничала, пила лимонад и дорогой французский портвейн, наполнялапепельницы окурками и мандариновыми корками.

— В Доме поэтов литературный вечер, будут Бальмонт, Блок.Пойдёшь? — спросила Таню шёпотом её одноклассница Зоя Велс, коренастаязастенчивая барышня. Лицо её было сплошь усыпано веснушками. Огромные голубыеглаза выглядели как куски чистого неба среди тёмной унылой ряби облаков.

— Зоенька, вы нам стихи почитаете сегодня? — спросилинтимным басом студент Потапов, Володин приятель, оказавшийся рядом.

Таня уловила издевательские нотки, а Зоя — нет. Зоя вПотапова была влюблена, впрочем, в Володю тоже. Она влюблялась во всех молодыхлюдей одновременно и пребывала в постоянном горячечном поиске мужскоговнимания. Её отец, очень богатый скотопромышленник, владелец скотобоен, мыльныхи колбасных фабрик, собирался выдать её замуж за дельного человека, она жехотела роковой любви и писала стихи с кокаином, бензином, Арлекином иревольвером у бледного девичьего виска.

— Да, если вы настаиваете, — ответила Зоя Потапову ипокраснела так, что веснушки почти исчезли.

— О, я настаиваю! — томно простонал Потапов.

— Мы все настаиваем! — поддержал игру Володя. — Зачем намБальмонт и Блок, когда есть вы, Зоенька?

— Богиня! — Потапов поцеловал ей ручку.

— Вот что! — развеселился Володя. — Мы устроиммелодекламацию. Таня поиграет, а вы, Зоенька, будете читать стихи подфортепиано, нараспев.

— Прекрати, это подло! — шепнула Таня брату и больноущипнула его за ухо.

Рената, одиноко курившая в кресле в другом конце гостиной,вдруг разразилась русалочьим смехом, таким громким, что все замолчали,уставились на неё. Она тоже замолчала, так и не объяснив, что её рассмешило.