Я не стал рисковать и полагаться на его парикмахерскиеспособности. Пусть уж «выбреет» начисто.

Можешь стряхнуть.

Я провёл ладонью по лицу — на пол посыпались мелкие волосы,словно из открывшейся электробритвы.

Подбери. Проведи по ним ладонью. Мне необходим эластин… —вяло попросил куалькуа.

Помедлив, я сгрёб в кучку остатки своей бороды и накрылладонью. Пусть ест. Он союзник. И у него свои потребности.

Я мог бы поглотить их сквозь тело, но ты бы почувствовалнеприятные ощущения.

Странно.

Очень странно.

Никогда — даже на краю гибели — куалькуа не отличалсяпредупредительностью. Либо мой амебоподобный друг исправляется, либо…

Что с тобой?

Он молчал. Ладонь подрагивала — симбионт питался. Наверное,он сейчас стянул большую часть тела в руку.

Но вряд ли это помеха для разговора!

— Когда я ем, я глух и нем… Эй, дружок, к тебе не относитсяэто детское правило! — негромко сказал я.

Я в порядке.

Ложь.

Куалькуа молчал.

Мечта шизофреника — разговаривать с самим собой. И я ненамерен отказываться от права получать ответы!

Я боюсь…

Голос в моём сознании был тих, едва уловим. Шёпот.

Что?

Я — боюсь.

Убрав руку с безупречно вычищенного пола, я постоял, глядясьв зеркало. А не наблюдают ли за мной сквозь стекло?.. Чушь. Это уж точно чушь.

Чего ты боишься, куалькуа? — ласково, как ребёнка, спросиля. — Тебя ведь не страшит смерть. Или…

Догадка была потрясающе правдоподобной!

Ты утратил связь со своей расой? Ты теперь один?

Какой шок, наверное, он испытал! Быть частью целого — ивдруг оказаться отрезанным от мира!

Не надо сочувствия. Ты ошибаешься. Если часть меня станетфункционировать автономно — она не удержит разум и погибнет. И ты бы при этомпогиб.

Жалость моментально сменилась ужасом и ненавистью. Значит —куалькуа допускал такую возможность? И если бы при полёте к Ядру связьпрервалась — обезумевшая амёба разнесла бы моё тело изнутри?

Да. Прости. Но вероятность такого исхода минимальна. То, чтосвязывает меня воедино, — невозможно экранировать.

Я поймал себя на том, что скрюченные пальцы до боли впилисьв грудь. Найти, нащупать, выдрать комок чужой плоти…

Успокойся…

— Что тебе надо? Почему ты боишься? — закричал я. — Говори!Я имею право знать!

Врата.

Я замолчал. Кажется, он решил рассказать… Часто-частоколотилось сердце.

Когда мы вошли во Врата… Это было ошибкой.

Почему?

Я…

Пауза. Неужели это почти всемогущее существо испытываетсложности с объяснениями? В его распоряжении — сознание такой мощи, какое и неснилось прочим расам. Он ведь и соврать может так ловко, что я никогда непочувствую фальши. Мы не просто на разных ступенях развития, между наминепредставимая бездна.

Я не буду лгать. Я никогда этого не делаю. Я либо молчу,либо говорю. Трудности с формулировкой.

— Ты уж постарайся, — попросил я. — И я постараюсь.

Когда ты вошёл во Врата, это было не переносом тебя впространстве, как поступает раса Геометров.

— Так.

Это было… я предупреждал о трудностях формулирования. Когдаты вошёл — это было постижение. Нечто постигло тебя. Вот так…

Ощущение оказалось непередаваемым. Будто я издал крик —беззвучный вопль, вместивший в себя всё, от смутных детских воспоминаний до бритьяс помощью куалькуа. На какой-то миг я вспомнил такие вещи, которые давным-давноукрыла милосердная злодейка память. То, что рад был вспомнить. То, что явспоминать бы не хотел…

Рухнув на пол, больно отбив колени, я жадно втягивал воздух.Нет…

Всё — большое. Очень большое. Мир для великанов. Вот один изних стоит надо мной и протягивает руки.

— Пойдёшь со мной?

Кажется — я думаю. Даже трудно понять о чём, мыслинеправильные, непривычные — я думаю не словами, а образами, клочками эмоций, яркихи простых. Видимо, хочу пойти. Очень сильно. До рёва. Вот только сказать боюсь.Или стесняюсь. Потому поступаю проще — одной ладошкой хватаюсь за протянутуюруку, а другой — за ногу женщины в халате, стоящей рядом. У неё морщинистое,старое уже лицо, в глазах слезинки, но она улыбается. Словно рада за меня. Онахорошая, я её очень люблю. Только ещё больше хочу пойти с тем, кто протянул мнеруку. Да я с ним и пойду, никуда не денусь. Когда большие чего-то хотят, можноплакать, прятаться, всё равно будет по-ихнему. Так всегда бывает…

Пол вроде тоже бумажный. А всё равно холодный… и твёрдый…

Какой ты был тогда молодой, дед. Я тебя помню уже другим.Как сильно ты сдал. Неужели из-за малыша, свалившегося на голову в шестьдесятлет?

«В апреле 1661 г. два иезуита, австриец Иоганн Грюбер ибельгиец Алъбер Орвиль, направились сухим путём из Пекина в Рим с тайнымпоручением…»

Зазвонил телефон. Не отрываясь от книжки, я схватил трубку,надавил кнопку.

— Алло!

— Петь?

У меня сразу ёкнуло в груди.

— Ром?

— Ага. Ты… что делаешь?

Я поджал ноги, втягиваясь в кресло. Отпихнул книжку.

— Ничего. Книжку читаю.

— Интересную? — помолчав, спросил Ромка.

— Угу. Про путешествия.

Нет, неправда, не мог он мне позвонить! Это он был прав, а я— нет. Мне надо было мириться и звонить Ромке и сопеть в трубку, стараясьзабыть, что расквасил нос своему лучшему… что там лучшему — единственномудругу!

— Хочешь почитать? — завопил я. — Заходи! Или вместепочитаем!

— Не, я не могу. — Ромка чуть повеселел. — Тут… понимаешь… мыс Данилой собрались…

Он понизил голос:

— В тот подвал забраться! Пошли? Данила говорит, что надовтроём…

Как будто больше некому было позвонить! Да знаю я, знаю, ясам хочу помириться!

— Давай! Только завтра!