— Вы не должны говорить так, Скарлетт! Не должны! Выэтого не думаете. И вы возненавидите себя за эти слова и меня за то, что я ихслушал!

Она тряхнула головой. Почувствовала, как жаркой волнойобдало ее всю с головы до пят.

— Никогда, никогда! Я люблю вас, и я знаю, что и вытоже… Потому что… — Внезапно она умолкла, пораженная глубиной страдания,написанного на его лице. — Эшли, но вы же любите меня, любите, правда?

— Да, — проговорил он глухо. — Да, люблю.Скажи он, что она ему ненавистна, и даже эти слова, верно, не испугали бы еетак. Она, онемев, вцепилась в его рукав. — Скарлетт, — сказалон, — расстанемся и забудем, навсегда то, что мы сейчас сказали другдругу.

— Нет, — прошептала она, — я не могу. Зачемже так? Разве вы… разве вы не хотите жениться на мне?

— Я женюсь на Мелани, — ответил он.

Как в тумане вспоминала она потом, что сидела на низеньком,обитом бархатом кресле, а Эшли — на подушке у ее ног. И он крепко-крепко сжималее руки и говорил что-то, звучавшее для нее совершенно бессмысленно. Онаощущала странную пустоту в голове, все мысли, владевшие ею минуту назад,куда-то исчезли, и слова Эшли не проникали в ее сознание — Они были как каплидождя, которые скатываются со стекол, не оставляя на них следа. Он говорил сней, словно отец с обиженным ребенком, но этот быстрый, нежный, полныйсострадания шепот падал в пустоту.

Имя Мелани вернуло ее к действительности, и она взглянула вего прозрачно-серые глаза. В них снова была та отчужденность, которая всегдаозадачивала ее, и — как ей показалось — словно бы презрение к самому себе.

— Сегодня отец должен объявить о нашей помолвке. Мыскоро поженимся. Мне следовало сказать это вам, но я думал, что вы уже знаете.Я полагал — это известно всем… не первый год известно. Я никогда не думал, чтовы… У вас столько поклонников. Мне казалось, Стюарт…

Жизнь понемногу возвращалась к ней, чувства оживали, и егослова стали проникать в ее сознание.

— Но вы же сейчас, минуту назад, сказали, что любитеменя? Он с силой сжал ее руки в своих горячих ладонях…

— Дорогая, не вынуждайте меня говорить то, что можетпричинить вам боль.

Но она молчала, и он сказал:

— Ну как могу я заставить вас посмотреть на вещи моимиглазами, дорогая? Вы так молоды, так беспечны, вы не знаете, что такое брак.

— Я знаю, что люблю вас.

— Мы с вами слишком разные люди, Скарлетт, а длясчастья в браке одной любви недостаточно. Ведь вы же захотите, чтобы мужчинапринадлежал вам весь, без остатка — душой и телом, всеми своимипомыслами, — иначе вы будете несчастны. Ля вам этого дать не могу. Никомуне могу я отдать всего себя. И от вас я не могу потребовать того же. И этобудет вас оскорблять, и в конце концов вы возненавидите меня… О, как жестоко выменя возненавидите! Вы возненавидите книги, что я читаю, и музыку, которую ялюблю, — ведь они будут отнимать меня у вас. И я… быть может, я…

— Вы любите ее?

— Мы с ней одна плоть и кровь, мы понимаем друг друга сполуслова. Ах, Скарлетт, Скарлетт! Как мне убедить вас, что брак не можетпринести счастья, если муж и жена, совсем разные люди!

Кто-то уже сказал это однажды: «Чтобы брак был счастливым,муж и жена должны быть из одного теста». Чьи это слова? Они принеслись к нейоткуда-то из дальней дали, словно с тех пор, как она их услышала, протеклистолетия. Но все равно она не могла уразуметь их смысл.

— Но вы сказали, что любите меня.

— Я не должен был этого говорить. Где-то в глубине еедуши медленно разгоралось пламя, и вот гнев вспыхнул, затемнив рассудок.

— Но раз уж у вас хватило низости сказать это… ЛицоЭшли побелело.

— Да, это было низко, потому что я женюсь на Мелани. Ядурно поступил с вами и еще хуже с Мелани. Я не должен был этого говорить, знаянаперед, что вы не поймете меня. Как могу я не любить вас с вашей неуемнойжаждой жизни, которой я обделен? Вас, умеющую любить и ненавидеть с такойстрастью, которая мне недоступна! Вы как огонь, как ветер, как что-то дикое, ия…

Скарлетт вдруг вспомнила Мелани — ее кроткие карие глаза имечтательный взгляд, ее хрупкие маленькие ручки в черных кружевных митенках, еевежливую молчаливость… Ярость закипела в ее крови — все то неистовое, чтотолкнуло Джералда на убийство, что толкало его предков на преступления,приводившие их в петлю. Ничего не осталось в ней от воспитанных, невозмутимыхРобийяров, умевших в холодном спокойствии принимать любые удары судьбы.

— Да бросьте вы мне зубы заговаривать, вы просто трус!Вы боитесь жениться на мне! И со страху женитесь на этой маленькой жалкойдурочке, которая кроме «да» и «нет» слова произнести не может и нарожает вамтаких же трусливых, безъязыких котят, как она сама! И…

— Вы не должны так говорить о Мелани!

— Да пошли вы к черту с вашей Мелани! Кто вы такой —указывать мне, что я должна и чего не должна говорить! Вы трус, вы низкийчеловек, вы… Вы заставили меня поверить, что женитесь на мне…

— Ну, будьте же справедливы! — взмолилсяЭшли. — Разве я когда-нибудь…

Но она не желала быть справедливой, хотя и понимала, что онправ. Его поведение всегда было чисто дружеским, и только, и при мысли об этомее гнев запылал с удвоенной силой, подогретый уязвленной женской гордостью исамолюбием. Она вешается ему на шею, а он ее знать не хочет! Он предпочел ейэту бесцветную дурочку! Ах, почему она не послушалась наставлений Эллин иМамушки! Он не должен был даже подозревать о ее чувстве! Пусть бы онникогда-никогда не узнал об этом — все лучше, чем так сгорать со стыда!

Она вскочила на ноги, сжав кулаки. Он тоже поднялся и стоял,глядя на нее сверху вниз с выражением обреченности и страдания.

— Я буду ненавидеть вас всегда, до самой смерти! Вынизкий, бесчестный… — Она никак не могла припомнить нужное, достаточнооскорбительное слово.

— Скарлетт… поймите…

Он протянул к ней руку, и она с размаху, изо всей силыударила его по лицу. Звук пощечины, нарушивший тишину комнаты, был похож назвонкий удар бича, и внезапно вся ее ярость куда-то ушла и в сердце закралосьотчаяние.

Красное пятно от пощечины отчетливо проступило на егобледном усталом лице. Он молча взял ее безжизненно повисшую руку, поднес кгубам и поцеловал. И прежде чем она успела промолвить хоть слово, вышел изкомнаты, тихо притворив за собой дверь.

У нее подкосились ноги, и она упала в кресло. Он ушел, и егобледное лицо с красным пятном от пощечины будет преследовать ее до могилы.

Она слышала его затихающие шаги в холле, и чудовищностьвсего, что она натворила, постепенно все глубже и глубже проникала в еесознание. Она потеряла его навсегда. Теперь он возненавидит ее и всякий раз,глядя на нее, будет вспоминать, как она навязывалась ему без всякого с егостороны повода.