Возле школы группками стояли ученики, многие плакали, Гаэль вышла из машины и спросила, как найти дочь. Та в общем зале вместе с другими смотрела телевизор, где показывали отснятые нынешним утром в Далласе сюжеты. Гаэль привлекла к себе всхлипывавшую Доминику. Девочка, да и все вокруг восприняли случившееся как личное горе, а Джеки была кумиром Доминики. На экране как раз возникла Джеки в залитом кровью костюме, и Гаэль тоже заплакала. Ужасная трагедия…

Гаэль сознавала, что стала свидетельницей исторического момента, когда все врезается в память: что ты делала, кто в чем был, кто оказался с тобой рядом, что почувствовала, услышав новость. Ситуация напомнила ей тот день, когда они с Ребеккой услышали, что Франция сдалась немцам, Париж пал…

Несколько одноклассников Доминики захотели поехать с ними, так что маленькая машина была набита битком, а те, кто не уместился, подошли позже. Гаэль накормила всех обедом и, пока они ели, не отрывали глаз от телеэкрана. Ребята просидели у них до ночи, а кое-кто даже остался ночевать: им не хотелось расставаться, общее горе сплотило детей.

Последующие дни прошли как в тумане. Занятия отменили. Школа объявила трехдневный траур, и учащиеся и учителя не отходили от телевизоров. Новости невозможно было слушать и смотреть без слез.

Тридцать девятый день рождения Гаэль наступил и прошел, но она даже не вспомнила о нем: плакала каждый раз при виде первой леди с детьми. У всех было такое чувство, будто потеряли кого-то из близких.

Только в понедельник ученики с трудом вернулись к занятиям.

Настал День благодарения[5]. Гаэль пригласила две семьи одноклассников Доминики и Луизу на традиционный обед с индейкой. Все блюда она готовила сама, привлекая и Доминику, хоть та и ворчала. Атмосфера за столом была такой теплой и дружеской, что Гаэль не могла нарадоваться. Они настолько сблизились с Луизой, что та привела с собой сына и дочь, оба моложе Доминики. Оказалось, что новая подруга тоже недавно овдовела, да и вообще, как выяснилось, у них много общего. Луиза также потеряла друзей и близких во время войны и вот теперь помогала основать музей.

После обеда, когда гости разошлись, она осталась помочь Гаэль прибраться и вымыть посуду, и они славно поболтали.

К Рождеству Гаэль и Доминика вернулись в Штаты, решив провести две недели в Нью-Йорке и неделю на Палм-Бич. Для обеих это оказалось испытанием, они по-прежнему тосковали без Роберта.

По возвращении в Париж на столе в прихожей их ждало письмо, которое Доминика так отчаянно мечтала получить. Девушка вскрыла конверт дрожащими руками, быстро пробежала текст глазами и вдруг испустила такой вопль, что даже индейцам на тропе войны он показался бы оглушающим.

— Ура-а! Приняли! Меня приняли!

Ее досрочно зачислили в Рэдклифф-колледж, а через четыре года она поступит в вожделенный Гарвард.

Доминика побежала к себе звонить друзьям, а Гаэль смотрела ей вслед, и по щекам у нее текли слезы. Очередной этап ее жизни вот-вот закончится. Доминика уедет в колледж. Их сосуществование было постоянно менявшимся пейзажем, и на душе у Гаэль стало легче от сознания, что она верно поступила, оставшись в Париже. В нью-йоркском пентхаусе было бы невыносимо одиноко без дочери, а здесь, в Париже, у нее есть работа. Доминика же пойдет по стопам отца и займется банковским делом. Гаэль была рада за дочь и счастлива.

Для них обеих началась светлая полоса.

Наконец.

Эйфория по поводу досрочного зачисления Доминики в Рэдклифф-колледж немного спала, и обе погрузились в парижскую рутину: одна — в школьные занятия, другая — в работу. Доминике нужно было закончить последний семестр, а Гаэль с головой ушла в свои новые обязанности: по-прежнему посещала аукционные дома и галереи, чтобы закончить меблировку дома. Подрядчик и архитектор как могли торопили работы в надежде, что все будет готово к концу следующего года, что казалось достаточно сложной задачей…

Каждый вечер Гаэль согласовывала с ними планы на следующий день и составляла списки вещей, которые предстояло приобрести. Кроме того, ее занимали и маркетинговые идеи: как оповестить парижан, туристов и авторов путеводителей по стране о новом музее.

Они с Луизой часто это обсуждали, и, как правило, за обедом или ленчем: так они лучше узнавали друг друга.

Теперь Гаэль покупала ковры и обставляла детские комнаты, и это разрывало ей сердце: сразу всплывали воспоминания о других детях. Она столько времени провела за рассматриванием фотографий хозяев и интерьера дома, что дети Штраусов: четверо сыновей и дочь, так и не достигшие двенадцатилетнего возраста, — стали ей почти родными. Гаэль знала их имена, характер и привычки, какие книги они читали, во что любили играть. Все это она узнала из писем их матери, Номи Штраус, которые сохранились у родных.

Теперь вся эта семья стала частью жизни Гаэль, и это приносило ей не только боль, когда открывались новые трагические факты, но и исцеление: Штраусы всегда напоминали ей о Ребекке.

После трех недель в Нью-Йорке архитектор музея Андре Шевалье пригласил ее на семейный ужин. Они с женой Женевьевой жили на Монмартре в доме без лифта. Доминика осталась выполнять домашние задания, и Гаэль отправилась на ужин одна, пообещав вернуться пораньше, поскольку на следующий день у нее была назначена встреча с коллекционерами винтажных игрушек. Воссоздать детские комнаты оказалось куда сложнее, чем помещение взрослых.

— Желаю хорошо провести время, — пробормотала Доминика, не оборачиваясь и не поднимая головы от учебников.

В предвкушении приятного общения за домашним ужином Гаэль поехала на Монмартр, прихватив с собой бутылку красного вина. Андре сказал, что будут только свои, поэтому оделась она просто: слаксы и свитер.

Пока поднималась по скользким ступенькам древнего здания, Гаэль едва не задохнулась. Андре, как только открыл дверь и увидел ее измученное лицо, принес свои глубочайшие извинения. Впрочем, другим гостям пришлось не легче.

— Ну зачем же утруждать себя и этим? — смутился Андре, когда она протянула ему бутылку вина. В гостиной дым стоял столбом: семеро гостей курили, пили, болтали. Продолжилась оживленная беседа и за ужином. Гаэль сидела между дамой-архитектором, деловым партнером Андре, с которой они встречались в музее, и скрипачом, другом Женевьевы, которая преподавала в консерватории. Напротив сидел мужчина, которого Андре представил как Кристофера Паскуа, композитора, который писал музыку для кино и телевидения. Он оказался замечательным собеседником и вскоре вовлек Гаэль в их общий разговор.

До возвращения во Францию Гаэль и не подозревала, как соскучилась по таким вот разговорам за ужином, в кругу друзей, интеллектуальным дискуссиям и политическим спорам. Люди часами не выходили из-за стола — только бы поговорить.