Юрий Альбертович терпеть не мог жизнь с обязательствами. Онлюбил, чтобы его окружали заботой. А сам заботиться о других был не готов.

Три девочки и мальчик подрастали в разных районах города, ииногда Шаньский даже заезжал в гости, если мать ребенка просила его. Он считал,что делает одолжение, поскольку ему не доставляло удовольствия возиться смаленькими детьми или, что еще хуже, с подросшими. Они были некрасивыми, какгадкие утята. Они оскорбляли его эстетическое чувство.

Старшего, мальчика, Шаньский видел последний раз пять летназад. Тогда это был невыразительный одиннадцатилетний ребенок, худой,неразговорчивый, с костлявыми локтями и коленками (единственное, что нравилосьЮрию Альбертовичу в собственном отпрыске, – это прямой тонкий нос). С техпор мать Никиты вышла замуж, и без того редкие поездки к ней Шаньского сошли нанет.

Он встретил их случайно два месяца назад, прогуливаясь поарбатским улочкам. Бывшую любовницу он вспомнил сразу – она почти не измениласьза прошедшее время, разве что завела второй подбородок и слегка «поплыла»фигурой. А вот мальчика рядом с ней – тонкого, белокожего, красивого редкой,почти аристократической красотой – он не узнал. И только поравнявшись с ними ипоймав взгляд его темных глаз, понял, что видит своего сына.

Юрий Альбертович был сражен. Гадкий утенок превратился втакого лебедя, что при взгляде на него у Шаньского замерло сердце. Никита былпохож на него как две капли воды, и это сходство ласкало и грело душу отца.Юрий Альбертович видел свое отражение – молодое, только начинающее жить – и былсчастлив, сам не понимая отчего.

– Сонечка! – вскричал он с искреннейрадостью. – Никита! Вот это да! Надо же, какими судьбами?

Он шумно веселился, очаровывал их, заставляя забыть про то,что пять лет не видел обоих – ни бывшую подругу, ни родного сына. В концеконцов привел в кафе, где они и просидели два часа. За это время ЮрийАльбертович узнал, что Соня развелась, и возликовал: «Значит, Никита – толькомой!»

Совершенно незнакомые ему отцовские чувства дали себя знать,как будто природа решила подшутить над Шаньским, презрительно называвшим детей «моепотомство». Никита улыбался его шуткам, смеялся, когда смеялась мать, и дажесам рассказал пару историй из своей жизни. Юрий Альбертович любовался им – егонежным розоватым румянцем на щеках, гордой посадкой головы, безупречноочерченной линией губ.

Следующий месяц он виделся с сыном раз в неделю.Расспрашивал Никиту о жизни, радовался его успехам, переживал за неудачи. Егосамолюбие приятно щекотала мысль, что у такого красивого мальчика должно бытьмного подружек. А значит, его красота передастся по наследству.

В порыве отцовских чувств Юрий Альбертович разыскалостальных детей, но они разочаровали его. Девчонки, обычные девчонки. Ни однане унаследовала его красоты. Поэтому они больше не интересовали ЮрияАльбертовича.

Звонок от Сони раздался вечером, накануне дня, когда они сНикитой договорились вместе пообедать.

– Юра, – сказала она задыхающимся голосом. –Господи, Юрочка, несчастье!

В больницу Шаньский примчался спустя сорок минут.

Все оказалось далеко не так страшно, как он подумал, слушая рыданияматери Никиты. Парень ехал на скейтборде, на повороте вылетел под машину, иводитель не успел вовремя затормозить. Юрий Альбертович внимательно слушал, какврач перечисляет, что предстоит лечить у Никиты.

– Повезло ему, крепкий парень, – сказал он подконец. – Переломы – это не так серьезно, срастется. Вот с лицом хуже. Нехочу вас обманывать…

Увидев лицо сына, Шаньский побелел и схватился за сердце.Ему стало понятно, почему пожилой врач не захотел их обманывать. Не смог бы,при всем желании.

– Нужны операции, – всхлипнула Соня за егоспиной. – Много операций. Боже мой, Юрочка, что же мы будем делать?

Она уткнулась в его плечо и разрыдалась. Шаньскиймеханически погладил ее по плечу, хотя на самом деле он ничего не чувствовал поотношению к бывшей любовнице. В мыслях его было только одно – прекрасное лицоего сына изуродовано!

– Этого не может быть… Он слишком красив, чтобы такоемогло с ним случиться!

Он не заметил, что заговорил вслух.

– Юрочка, это могло с любым случиться.

Шаньский покачал головой. Нет. Только не с его сыном, такпохожим на него! Какая-то нелепая ошибка…

– Я все исправлю, – хрипло пообещал он не женщине,стоящей рядом, а самому себе.

– Но, Юрочка, я разговаривала с хирургом… Ты непредставляешь, сколько денег потребуется на восстановление! И сколько времени!

– Время у него есть. А деньги… деньги мы найдем.

В дверь постучали. Шаньский вздрогнул и убрал фотографиюНикиты, на которой его сын улыбался белозубой улыбкой. В комнату заглянулаКатя.

– Юрий Альбертович, распишитесь, пожалуйста.

Шаньский сидел молча, не сводя с нее странного, напряженноговзгляда.

«Красивая мордашка. Конечно, не сравнить с Никитой, но темне менее. Глаза, как у оленя, овал лица красивый, и губы чувственные. Почемуона стоит передо мной, а Никита лежит в больнице?! Почему не наоборот?!»

– Юрий Альбертович!

– Что вам? – с внезапной злостью спросилон. – Что вам от меня нужно?

Катя посмотрела на него расширенными глазами. Шаньский,вежливый Шаньский повысил на нее голос!

«Он всегда казался таким сахарным, безупречным, галантным…Что произошло?»

– Что случилось, Юрий Альбертович?

– Ничего не случилось. Зачем вы пришли?

– Чтобы вы подписали эти документы.

– Я подпишу. Позже. Идите, пожалуйста.

Катя постояла в дверях, затем вышла.

«Что за сумасшедший день!»

Мимо нее пронеслась Снежана, косясь одним глазом из-подбелой челки.

– Катька, зайди к шефу! Он там рвет и мечет из-затендера, какие-то бумаги не готовы. Сейчас сожрет тебя с потрохами.

– У меня потроха невкусные, – пробормотала Катя иотправилась на растерзание к Кошелеву.

Всю следующую неделю она занималась по вечерам такимнепривычным делом, что даже Седа, после их последней стычки игнорировавшаяКатю, не выдержала и сунула нос в коробку. Там лежало Катино рукоделие – нитки,крючок, вязаное полотно. Приходя домой, она сразу брала в руки вязание, и оноуспокаивало ее.

Все шло наперекосяк. Мама не заговаривала больше о поездке,но Катя чувствовала, что она не оставила свою идею. Артур внешне относился кжене так же ласково, как и раньше, но что-то не позволяло Кате поверить в егоискренность. Может быть, то, что любая их ссора тут же пресекалась свекровью –она появлялась в комнате, шелестя цветастым халатом, успокаивала сына однимсловом, упрашивала Катю не сердиться.